Анатолий Зарецкий - На излете, или В брызгах космической струи

– Чем это вы там занимаетесь? – заглянул к нам Сашка, средний брат, – Привет, Толик. Понятно. Лечишься после вчерашнего, – тут же определился он, закуривая меж тем сигарету.

– Привет, Санька. Ты что курить здесь собрался? – удивился я.

– Да я потихоньку. Ладно, батя, наливай. А то мы что-то много говорим. А Толик страдает.

– С чего ты взял, что страдаю? – возразил ему.

– Да ты вчера пришел на себя не похожий. Одежда, будто где-то валялся. Как пришел, так и лег. Все признаки, – выложил свои наблюдения Сашка.

Я не стал спорить, разубеждать. Пусть лучше думают, что действительно выпил с кем-то из друзей. Вряд ли поймут, если расскажу, что целый день пробыл на кладбище у могилы Людочки. И промок под проливным дождичком, и высох под теплым солнышком. И за целый день ни крошки, ни капельки во рту. А когда домой пришел, тут же лег и уснул. Слишком переволновался в тот нелегкий день, да и не хотелось, чтобы расспрашивали. Никого не видел с утра, никого не захотел видеть и вечером. Весь день посвятил самому дорогому человеку – моей любимой Людочке.

Едва выпили по первой, заглянул младший брат Володя. От выпивки отказался, но вскоре, к моему ужасу некурящего, обнаружил, что в небольшой комнатушке курят уже трое. Какой кошмар! Выставил всех из помещения, открыл занавески и форточку. Не знаю и не хочу знать ваших порядков. Душегубка, а не комната. При ярком свете дня обнаружил, что белые тюлевые занавески пожелтели от никотина. Ну и ну!

Заправив по армейской привычке кровать, пошел умыться. Боже мой! Из двери кухни в коридор валят густые клубы табачного дыма. Оказалось, вся троица уже окуривает там бедную маму и, как оказалось, не только ее. И на кухне все светлые занавески тоже пропитаны никотином. Сколько же лошадок накрылось бы от таких доз, а этим все нипочем. Тут же выгнал бестолковую троицу за двери, на лестничную клетку. Поворчали, но гостя послушались.

На кухне мама готовила завтрак, а Тамара, жена Сашки, в такой жуткой атмосфере кормила годовалого племянника Сережу. Не обращая внимания на всеобщее возмущение, я и здесь открыл весь набор занавесок и форточку. Понятно теперь, почему мама постоянно кашляет. Типичный пассивный курильщик. Скоро и Тамара закашляет, а там и Сережа, как и его непутевый отец, лет с семи задымит вместе с мужским коллективом.

Умывшись, прошел в “большую” комнату. Там уже накрывали стол. Ну и квартирка. Называется, улучшили жилищные условия. Старая квартира на втором этаже нашего двухэтажного домика дореволюционной постройки и та была больше, да и гораздо удобней, хоть и без туалета и, разумеется, без ванной.

Собственно, квартиры там, как таковой, не было. Когда нас переселили из лагеря военнопленных, отцу выделили ее как комнату в коммуналке. Просторная, с высокими потолками, она размахнулась на 35 квадратных метров. Ее перегородили деревянной перегородкой, получив две комнатушки и небольшой уголок у печки. Был еще и чуланчик – типичная девятиметровка, но без окон.

Топили в основном углем. Запасы дров и угля хранили в сарайчике, расположенном во дворе. Во дворе размещались и “удобства” – в большом кирпичном сарае. В детстве поход в туалет был для нас, детей, пыткой. Причем не только зимой, но и летом. Там жили гигантские крысы, которые никого и ничего не боялись. Они копошились в громадной куче бытовых отходов, которые сносили жители близлежащих домов. Поговаривали, что крысы нападали на детей. Так ли это, не знаю, но без палки мы, дети, да и женщины тоже, в туалет не входили. Дежурная палка всегда стояла у входа.

Воду для всех нужд брали все в том же надворном туалете, где была единственная на всю округу раковина с водопроводным краном. Ее носили оттуда, как в деревне – ведрами на коромыслах. Лишь года через два прямо в наш чуланчик провели водопровод.

Купаться ходили в баню, которая располагалась довольно далеко – за городком общежитий “Гигант”. Странное название этой бани – “Лазня” – в детстве очень веселило, пока не узнал, что по-украински это слово, собственно, и означает “баня”. А рядом была еще более забавная вывеска “Перукарня”, хотя там ничего не выпекали, там была парикмахерская. А дальше – совсем непонятное “Пико. Плисе. Гофре” и “Панчохи та шкарпетки”. По подобным вывескам я и учился читать, а заодно осваивал украинский язык.

Когда мне было лет десять, дом газифицировали. Большую печь сломали, а на ее месте появилась компактная газовая. Уголок у печки разгородили, а в громадной общей прихожей установили необычные газовые плиты, заменившие привычные керосинки и керогазы. Вскоре, по всеобщему согласию, прихожую перегородили, и получились три небольшие кухоньки. Самая удобная оказалась у нас. Она единственная вышла не проходной, как у соседей, и стала только нашей кухней-прихожей. Благодаря этой самодеятельной перестройке, в каких-то документах, составленных комиссией по инвентаризации, все это безобразие почему-то обозвали трехкомнатной изолированной квартирой, а потому отца долго не ставили в очередь на улучшение жилищных условий.