Владимир Весенний - Реликвия Викингов

За полгода озеленительных работ Боря значительно прибавил в весе и из худенького еврейского мальчика превратился в матерого толстого еврея. Оно и понятно – курорт. Ели вволю. Купались в море. Ухаживали за растениями, начиная от олеандр и заканчивая туями. Прилежно посещали определенные распорядком занятия, начальство не досаждало визитами. Не жизнь, а сказка. Так бы и прошла безоблачно Борина служба, если бы однажды августовским днем не примчался на служебном «Уазике» ротный и едва ли не пинками погнал вверенный ему личный состав прочь с обширной территории дачи.

– «Сам» едет! – вытаращив глаза от страха, пояснил ротный.

Пока кормчий «перестройки» отдыхал у моря, Боря с товарищами таращился в телевизор, изо дня в день слушал программу новостей и пытался вникнуть в суть происходящего в стране, вылавливая зерно истины из мутной тины информационного словоблудия.

Рядовой Елин, еврей из Одессы, также как и Боря отмеченный печатью божьего избранника, именовал себя специалистом по удобрению экзотических кактусов из Парагвая. На вопрос сослуживцев: «почему именно кактусов и именно из Парагвая?» – озеленитель Елин резонно отвечал: «Это не шик, но это красиво».

Именно он внес ясность в пытливые умы сослуживцев: «Когда одного моего хорошего знакомого обокрали и подожгли квартиру, он спросил соседа: «Зачем ты вызвал пожарных, им тут нечего делать – все давно вынесли!» На что сосед ему ответил: «Так и не переживай, Сема! Пусть льют свою пену – ценные вещи уже не пострадают, они в надежных руках и в безопасности, а пену уже налили. Больше нальют, меньше – все равно квартиру ремонтировать».

– При чем тут пожар, ценные вещи и пена к тому, что творится в стране? – спросил голос.

– Ты плохо учил историю в школе, Петя. Во все времена, как только в какой-нибудь империи становилось нечего жрать, обязательно находились умники и устраивали «пожар», поднимали народные массы гасить его, и пока эти самые массы лили пену и топили в ней друг дружку – «умники» под шумок растаскивали ценные вещи. Потом обвиняли в воровстве самого активного пожарного, «гасили» его и его сподвижников и списывали недоимки на них.

Рыба тухнет с головы. Волнения в союзных республиках – это начало развала советской империи. Скорее бы «оттарабанить» свой срок и в гущу событий! Сейчас самое время умным людям рядом с пожарными покрутиться. Может, в пене и нам чего перепадет, верно, Боря?! – Елин подмигнул Воскобойнику.

– Верно, Женя, – отозвался Боря. Ему нравился ход мысли товарища по оружию, но сам он смотрел на положение вещей гораздо уже. Ему не нужна была «гуща событий» и катаклизмы с риском для жизни. Ему нужно было спокойно дослужить в глубоком тылу, а не на линии фронта, пусть и с перспективой богатых трофеев в будущем. А уж затем думать, как и чем зарабатывать на жизнь. На безбедную жизнь.

Роту «озеленителей» расформировали. Волею судеб или божьего промысла, а быть может и стараниями ротного капитана Суслова, у которого русский папа по имени Алексей, женился на еврейской девушке по имени Сара и который очень любил свою мать – Боря попал одновременно и к «линии фронта» и в «глубокий тыл». А именно в войсковую часть в подмосковное Одинцово на должность помощника начальника автоколонны. В обязанности Бори входило выписывать наряды на выезд грузовых и легковых автомашин за пределы войскового подразделения.

Боре было грех жаловаться на смену профиля своей армейской службы. Иные военные, дослужившись до генералов, не обладали таким почетом и всеобщим уважением, каким через месяц после закрепления на должности обладал Боря. Бывало, заместители командира части обращались к нему с просьбами «подкинуть» грузовичок: тому щебенку перевезти на дачу, этому доски теще за город, третьему для «нужного» человека цемент перебросить с объекта на объект. А уж для младшего комсостава ефрейтор Воскобойник являлся Фигурой! Транспорт всем нужен, это факт.

Жил Боря по собственному распорядку. Спал в отдельной каптерке, кормился в столовой сытно, повара не обижали, в наряды не ходил – боже упаси такого человека на тумбочку поставить, в увольнение отбывал по собственному усмотрению – ротный подмахивал увольнительную, не глядя. А идти в увольнение Боре было куда. В Москве обитал его отец Арнольд Казимирович, которого Боря в шутку называл «грозный Арни», намекая на сходство с «великим и ужасным» голливудским актером. Папа тихо злился на сына за ядовитый язык, потому что кроме имени со знаменитым бодибилдером у него не было ничего общего. Арнольд Казимирович нервный, щуплый, амбициозный, заносчивый, сутулый, с седенькими височками и жиденькими волосенками на черепе, обтянутом кожей цвета пергамента, был вечно чем-то недоволен. Он считал себя философом по природе и не видел необходимости, изучать сей предмет фундаментально. Прочитанных в юности книг ему казалось достаточно для того, чтобы смело рассуждать об отвлеченных материях. Нередко мысль Арнольда Казимировича делала такие замысловатые вензеля, что и сам он с трудом улавливал нить собственных умозаключений. В такие благословенные минуты Боря не стеснялся в определении ораторского мастерства родителя: «Ну, и горазд же ты триндеть!» – чем приводил «грозного Арни» в неистовство. Папа требовал к себе уважения, гневно брызгал слюной, белел лицом, сужал губы и раздувал ноздри. В очередной раз Боря выслушивал, что он недоучка с неоконченным средним образованием, молокосос, невежда и невежа и не смеет насмехаться и хамить… Борю мало трогали «бури в тазике». Он любил отца, но не уважал, не потому что папа в поисках лучшей доли ушел от его матери к другой женщине с двумя квартирами и большими связями, а оттого, что, получив возможность проявить свои таланты, так и остался «кухонным трибуном».