Ольга Тишина - Ноготки

В основном, на занятия меня доставляли на личной машине начальника колонии. Но бывало, что его срочно куда-нибудь вызывали, и мне приходилось добираться самой – из поселка, два раза в день, ходила маршрутка – Газель.

Один из таких случаев еще сильнее разбередил мою душу, заставил плакать ночью в подушку.

– Ба, смотри, как у мамы машина!

Я вздрогнула и поискала глазами обладательницу голоса. Чуть впереди меня сидела женщина. Рядом с ней, глядя в окошко – девочка, лет восьми-девяти. Худенькие плечи. Русые волосы заплетены в косички и уложены вокруг головы.

Сердце вздрогнуло, затрепетало. Меня будто пронзила молния, и я чуть не выкрикнула имя своей дочки. Но звук застрял в горле и я, словно рыба, выброшенная на берег, лишь хватала воздух разгоряченным ртом.

– Вам плохо? – участливая соседка наклонилась к моему лицу. – Сердце?

– Нет-нет, – я замотала головой, не отводя взгляда от русоволосой детской головки. – Все в порядке. Душно!

Попутчица недоверчиво посмотрела, пожала плечами: в автобусе было довольно прохладно.

– Это мамина машина? – девочка, сидящая у окна, вновь задала вопрос и я осознала, что ошиблась, а мое временное помрачнение было лишь отголоском желания увидеть дочь. Конечно это была не она. Просто чужой ребенок, возраста Киры.

Бабушка девочки оказалась немногословной:

– Нет, – услышала я чуть хрипловатый, явно от частого курения, женский голос.

– Я знаю, маме нельзя теперь за руль, – тонкий пальчик водил по стеклу окна, рисуя невидимые узоры. – Да, ба?

Вопрос ребенка был проигнорирован и она, тяжело, как-то не по-детски вздохнув, отвернулась к окошку, что-то тихо шепча одними губами.

***

Примерно один раз в десять дней из поселка привозили почту. В основном местные поселенцы получали какие-то бандероли, посылки, иногда – редкие, в наше время, письма. Поэтому, большой, белый конверт, пришедший на мое имя, заставил сердце сжаться. Малыш, впервые, больно пихнул ножкой. «Еще слишком рано!» – пронеслась испуганная мысль в голове. Внизу живота нехорошо заныло.

Руки тряслись, когда я разрывала конверт без обратного адреса. Там был лишь один документ. Перед глазами все расплывалось, мое зрение бунтовало, это сознание не хотело верить в то, что я держала в руках. Пальцы разжались, и тонкий листок в синей, узорной оправе, кружась, упал на пол.

– Бедная, бедная моя девонька!

Я открыла глаза, осознавая себя и обстановку вокруг.

– Где я?

– Белочка, дочка, пришла в себя! – глаза тетки, опухшие от пролитых слез, вновь увлажнились. Она вытерла их платочком, зажатым в натруженной от тяжелой работы руке, и улыбнулась.

– Теть Валь, ты приехала?

Женщина закивала головой:

– Сразу, как узнала, что с тобой…. – из ее глаз выкатились крупные капли.

Мне было не понятно, почему она здесь и почему плачет. Я приподнялась с подушки и оглянулась. В левой руке неприятно потянуло.

– Ну, и куда это мы? – строгий голос прервал зарождающееся во мне непонимание происходящего и оторвал взгляд от капельницы. – Вставать пока нельзя, – медсестра вынула иглу из моей руки. – Лежим и ждем доктора, – сообщила она уже мягче. – Вы за ней присмотрите?

Тетушка согласно кивнула. Сестра, удовлетворившись таким ответом, вышла из палаты и укатила за собой стойку с капельницей.

– Я в больнице? – дошло до меня, наконец. – Ребенок!? – кажется, я закричала. Одеяло слетело, а руки ощутили лишь плоскость и шершавость хирургического пластыря внизу живота.

– Белочка, главное ты выжила! А детки у тебя еще будут!

Но я не хотела слышать никаких слов. Вселенная сузилась до размеров моего нерожденного ребенка, а рыдания сотрясали все мое существо, и душа, казалось, покинула тело.

– Три кубика успокоительного, живо!

Руку сжало, но я не чувствовала боли, не чувствовала, как игла пронзила кожу и вену. Я выла, будто волчица, потерявшая своего волчонка, разрывая легкие и натружая горло до хрипоты.

Резкий запах ударил в нос, в глазах защипало. Ко мне словно вновь вернулся слух, и я прозрела, и услышала всхлипы и причитания тетушки. Уже знакомый мужской голос произнес:

– Вы родственница? Подождите пока в коридоре.

Чуть скрипнула дверь, наступило молчание. В этой тишине я слышала стук своего сердца – тяжелый, но ровный. Лекарство действовало.

– Белла Аркадьевна, – доктор говорил спокойно и в его голосе я не чувствовала жалости, да и не хотела ее. – Вы должны понять, – продолжил он, чуть отведя взгляд в сторону, – мы сделали все от нас зависящее. У вас оказалась очень редкая внематочная беременность брюшного типа. Плод развивался не внутри, а на поверхности матки. Вы могли умереть.