В. Стоянов - Такие разные дороги жизни

– Евреев и цыган румыны расстреливают или ссылают в лагеря. А у меня в крови течет цыганская кровь. А еще меня хотели мобилизовать. Отец велел переждать у дяди, – нехотя пояснил Борис. Эля недоуменно воскликнула:

– Да сколько в тебе той крови! И кто об этом знает, если ты сам не расскажешь! У многих молдаван в крови течет цыганская кровь, что же полстраны расстреливать? Румыны и сюда придут, куда ты дальше побежишь?

Борис криво усмехнулся:

– Ты говорила, румыны сюда не придут, – напомнил он.

– Говорила, – согласилась Эля. – Кто знал, что так все повернется. Наши утверждали, если нападут, будем драться на их территории. – Вздохнула. – Как оказалось, займут они город. И как ты дальше? – взглянула она на парня.

– В городе легче спрятаться. Некоторое время у дяди перебуду, а там посмотрим, – излишне уверенно произнес он. – Вы, почему остались? – имея ввиду ее семью, спросил Борис.

– Нам некуда ехать. Сначала ждали папу, потом пути отрезали. Папа так и не объявился, мама и бабушка очень переживают. А что будет с твоими родителями, если узнают, что ты сбежал на нашу территорию?

– Румынам не скажут, где я. И что нам румыны? К нам вернулись прежние хозяева, они родителей знают, не тронут. Меня молодого, они могли бы призвать в их армию, а я не хочу за них воевать. Договорились, если что, я уехал в Бухарест.

– Так тебе же нет восемнадцати? – напомнила Эля.

– Они на это не смотрят. Винтовку в руки и вперед.

– А прежнее начальство, которое ты так ругал? Они остались в селе? – расспрашивала Эля.

– Зачем им оставаться? Они на фронт ушли. Парторг у нас местный, его по годам не взяли, он еще при румынах воду мутил, в тюрьму сажали. Теперь по законам военного времени – расстреляли, – равнодушно проговорил он, словно расстреляли не человека, а ворону на дереве.

– Как?! Без суда? – округлила глаза девушка.

– Какой суд?! Война ведь! Вывели за огород и расстреляли.

В его голосе Эля не уловила сожаления. В душе оправдывала его, друг за эти два месяца успел насмотреться столько дикости, столько мертвых тел, что расстрел одного человека уже не вызывает в нем никаких эмоций.

– Мерзость какая! И что ты решил? Будешь прятаться или сражаться в рядах Красной Армии? – допытывалась Эля.

– Не, не буду. Не за кого сражаться. Что большевики, что румыны, хрен редьки не слаще, – с миной недовольства на лице мотнул он головой. – Мне же еще нет восемнадцати, – напомнил Борис.

– Кто сейчас в этой круговерти будет спрашивать о годах, ты вон, какой здоровый. Чем же ты будешь заниматься? – Эля не могла понять истинной причины появления Бориса в Одессе. Уйти с отступающими войсками он не хочет. Воевать на стороне румын тоже не желает.

– К дяде Фанэлу в лавку пойду, помогать буду, – буркнул он. – Дядю не тронут. До революции у него тоже была своя лавка. Дядя Фанэл посмотрел на дядю Иону, понял, все равно отберут. Лучше добровольно отдать. Теперь лавка опять может стать его. Румыны поощряют частную торговлю. Возвращают прежним хозяевам их добро, которое большевики отобрали.

– С чего ты взял? А вдруг – нет? – попыталась переубедить она парня.

– Румыны торговать разрешают, – упрямо повторил Борис. – У нас в село вернулись прежние хозяева, открыли свои лавки, которые ранее ихними были, – угрюмо доказывал свою правоту Борис.

Замолчали, каждый думал о своем.

– Не знаю, как мы будем жить, – со вздохом промолвила Эля.

– Посмотрим, – не очень уверено проговорил Борис. – Ты сюда, в училище не ходи, – посоветовал он. – Все равно ничего не убережете. А ты вон, какая хрупкая. Еще по голове настучат.

– Жалко ведь. Играть не умеют, а воруют.

– Знамо дело, на продажу.

– Ты скрипку забросил? – покосилась на него Эля.

– Не до музыки сейчас, – отмахнулся парень.

Эля повернулась к Борису:

– Ты прав. Неудобно играть, когда вокруг столько горя. На моей улице соседа напротив нашего дома в порту бомбой убило. Попал по бомбежку. Жена так рыдала.

– У тебя одного соседа, у нас треть села расстреляли, – хмыкнул Борис.

– За что?! – удивилась Эля, она все не могла свыкнуться с тем, что так равнодушно можно говорить о гибели невинных людей.

– За все! Кто коммунистам помогал, или сопротивление оказывал, у кого дети с большевиками ушли, кто в ополчение записывался. На некоторых соседи донесли… – нехотя пояснил Борис и замолчал. Ковырял каблуком разбитый асфальт.

– Как ты перешел линию фронта? – спросила Эля.

– С трудом. Сначала чуть не попался румынам, потом немцам, от русских уходил плавнями.