Александр Погодин - Молодые люди

Мне захотелось разрушить до основания удобоваримое мировоззрение Шубина, но от волнения мысли перескакивали с одной на другую.

– Животные, – говорю, – не убивают своей жизнедеятельностью экологию, не обманывают друг друга ради прибыли, не обворовывают сами себя. Человек – наоборот: наживается на чужих жизнях и смертях, загрязняет радиацией воздух, проливает нефть и выбрасывает пластик в океаны, производят кучу фальшивых лекарств и продуктов из отходов. И в этом, по вашему, меньше агрессии и больше разумности?

– Ты отклоняешься от темы.

– Ладно. Допустим, главное – это улучшение условий жизни. Но тогда почему во многих благополучных европейских странах такое большое количество самоубийств? Казалось бы – зарплаты хорошие, пособия, пенсии, возможность путешествовать – живи да радуйся! Нет. Почему в России до первой мировой, когда был экономический рост и все прочее – почему тогда было столько детских суицидов? И потом – почему когда цивилизация достигает пика своего благополучия – почему она начинает практически вручную заниматься саморазрушением?

Шубин на секунду замешкался, но затем парировал:

– Знаешь, оставь свои пессимистичные рассуждения при себе и скажи лучше – в чем, по-твоему, смысл жизни?

– Его нет.

Шубин взглянул на меня, как на юродивого.

– Смысл жизни – это не то, что можно применить для всех сразу, – продолжил я. – Каждый волен сам выбирать, в чем для него смысл и есть ли он вообще – в зависимости от своих сил и убеждений. Мне кажется, в этом и заключается ценность и красота человеческой жизни. Пусть и не каждому удается обрести себя в ней.

Вновь повисло молчание. Затем преподаватель обратился к аудитории:

– Кто с ним согласен?

Все начали переглядываться, будто их застукали за чем-то непристойным. Я был уверен, что никто не откликнется. Но тут двое подняли руки.

– Вот видишь, – довольно произнес Шубин, – все молчат. Никто с тобой не согласен!

– А мы что, не считаемся? – раздался насмешливый девичий голос.

– Совершенно верно, не считаетесь. Кстати, как вас величать, молодые люди? Фамилия и имя.

– Лунченкова Анна.

– Белицкий Константин.

Теперь и они обведены красным в списке.

Шубин снова повернулся ко мне.

– Ну скажи, Аристотель ты наш, какой смысл ты выбрал для себя?

Этот идиотский и одновременно сложный вопрос (как раз в духе Шубина) запросто вышиб меня из колеи.

– Ну… это уже мое личное дело.

Иван Алексеевич смерил меня уничижительным взглядом.

– Садись на место.

Осталась еще одна пара. Я стою во внутреннем дворе универа. Все вокруг наполнено жизнью и солнцем. Теплый ветер гладит шевелюры деревьев с робко пробивающейся желтизной. Куда-то спешат преподаватели, студенты – группками и поодиночке. Я закурил сигарету и стал перекручивать в уме состоявшийся спор. Не стоило влезать в него.

– Ты чего тут грустишь? – прервал мои раздумья знакомый голос. Это был Костя Белицкий. С ним была Аня. Вид у обоих был приветливый и жизнерадостный.

– Да так, – пожал я плечами.

– Чего ты так с Шубиным закусился?

– Не знаю, – снова пожал плечами. – Не нравится, когда кто-то насаждает свое мировоззрение. Теперь он меня хорошо запомнил.

– Да плюнь ты на него! Кстати, хоть мы уже немного знакомы, позволь еще раз представиться: Костя.

– Саша, – мы пожали друг другу руки.

– А это Аня.

– Привет, – сказала она.

Мой взгляд невольно задержался на ней: тонкие черты лица, густые темные волосы, спадающие на плечи, глаза карие, с зеленой искрой…

– Кхм. Я, конечно, все понимаю, – сказал Костя, – Аннушка гораздо симпатичнее меня, но можно и мне уделить пару минут?

Аня засмеялась, и я очнулся.

– Да, извини.

– Перестань загоняться из-за ерунды!

– Ладно. Надеюсь, нам этого Шубина недолго терпеть придется, все-таки его предмет у нас проходной.

– Верно мыслишь, – сказал Костя, прикурив сигарету. Аня стояла рядом и строила мне глазки, отчего мне становилось неловко. Но тут у нее, к моему облегчению, зазвонил телефон, и она отошла в сторону.

– Он наши фамилии красным обвел, – сказал я. – Видимо, поморщит нас на зачете.

– Да и черт с ним, – сказал Костя. – Прорвемся как-нибудь.

– Ребят, – вернулась к нам Аня, – скажете Масловой, чтобы не отмечала меня? Мне надо идти.

Маслова – это наша староста, Катька.

– Куда это ты?

– Ну… на свидание, скажем так.

– Ого! я почти ревную! – сказал Костя и они засмеялись, – ладно, иди.