Ирина Критская - И коей мерой меряете. Часть 1. Алька

***

– Алюсяяяя. Пошли, детка моя, золотая. А то роса падёт, сыро будет.

Алька вприпрыжку побежала за дедом, который быстро шел через двор в сарай. В сарае, на погребице, у него хранилось всякое. Там он столярничал, и желтая янтарная стружка вилась по полу и щекотала пятки. Там стояли глечики со сливками, и пахло мороженым. Там у них с дедом был свой мир. Дед смастерил ей маленький молоточек и такую машинку, которой можно почухать по деревяшке, и получалась тонкая щепочка. И эту щепочку можно было приколотить к бабушкиной табуретке, на которую та садилась, когда доила корову. А с устатку, как говорил дед, можно было хватануть с ним на пару, прямо из глечика, холодного густого молока. И вытереть деду усы, чтоб не заметила бабка.

– Ооось! Глянь-ко… От, паразит! Опять сметану ил. Я усё попрячу, и масло тэбе ни дам.

Дед ей не верил… Потому что видел, как она сама, набрав в фартук теплых яиц в курятнике, отворачивалась, быстро крестила рот, неуловимым движением плюмкала о толстенькую хворостину плетня одно яичко и смачно выпивала, прячась.

Но деда было не провести, и он, толкая Альку локтем, щекотно шептал ей на ухо: «Ось… ось… От стара…»

***

Дед взял на погребице два мешка, и они пошли через огород, потом через мостик над речкой, играющей пятачками света, и вышли на дальний луг.

Солнце уже близилось к закату, луг был золотым, сверкающим. Медово пахла сомлевшая на солнышке трава, усталые бабочки дремали на цветах.

Пока дед резал траву большим блестящим ножом, Алька носилась по лугу, пугая осоловелых пчел и пухлых лягух, почуявших вечернюю прохладу.

Два тяжеленных мешка с травой дед, как пушинки взвалил на плечи. Альке тоже досталась котомка. Её дед пристроил внучке на спину, оттуда щекотно кололись травинки, пахло сладким и оттягивало назад. Но так радостно было тащить, потому что дед, охая и кряхтя, всю дорогу объяснял, что без Альки, без его единственной помощницы, ему никогда бы не дотащить было бы траву до хаты.

Дома дед высыпал их добычу прямо на пол. Серьёзная от важного задания Алька, надув от важности щёки долго таскала охапки по комнатам, устилая ровным слоем полы. Потом бабушка воткнула за икону ветки с красными блестящими галочками вместо цветов.

– Клеченье, – сказала она, наклонившись к Альке и чмокнув её в макушку. – Троица завтрева. На детко, крестик, надень. От мамки тильки сховай.

И вдруг Алька, которая всегда была на стороне матери и рьяно пела с ней про Красное знамя, взяла крестик, быстро, воровато перекрестилась, и поцеловала бабушку.

Пелагея прослезилась.

…Откуда-то, наверное, из-за темной иконы, на которой хитро улыбался красивый Бог, вдруг просочился маленький, оранжевый, полупрозрачный шарик, заискрил, и незаметно скользнул в Алькин кармашек.

Послевоенная Москва встретила Анну с Алькой мрачновато. Сначала Анне город показался хмурым и мёртвым, но вдруг она почувствовала, что её жизнь здесь начала возрождаться, а всё вокруг обновляется, дышит. Анна, выбравшись из деревни и немного окрепнув, очень изменилась. Мужчины обмирали от терпкой красоты чернявой казачки, и она быстро нашла себе пару. И в один из зимних холодных вечеров, когда в бараке на окраине, где жили Анна с Алькой, было особенно промозгло, к обшарпанному крыльцу подкатила блестящая машина. Московская шишка – Зам. Самого, схватив в одну руку Анин чемодан, а на другую, согнув её крепким кренделем, посадив Альку обернулся и крикнул в душную темноту комнаты:

– Анна. Не бери ничего. Там все для вас есть!

Алька сидела молча, крепко вцепившись в мощную бритую шею. У неё мерзли ноги в тоненьких баретках, в дырку на спущенном чулке неприятно задувало. Ей все время хотелось чихнуть, потому что от колючей шеи и толстого уха, покрытого пушистым войлоком, пахло чем-то острым и сладким.

Теперь Алька стала совсем другой. Вернее, с ней, с той, знакомой и привычной Алюсей что-то происходило непонятное. Утром, когда няня открывала плотные золотистые шторы и раздвигала кружевной тюль кто-то Альку выдергивал из тоненького стройного тельца, свернувшегося тугим клубочком на белоснежной постельке.. Выдергивал резко, не обращая внимания на нежелание и немой протест. Алька выскакивала из своего тела и быстро пряталась за светлый комодик с нарисованными ушастыми мишками.

– Ангелина!

Неприятный голос няни – тетки с массивным туловищем и маленькой змеиной головкой в белом кокошнике (ко-кё-шнек, так выговаривала это тетка, которую велено было звать – мисс Полина) прозвучал, как удар хлыста. Алька всегда пугалась этого «Ангелина», ей хотелось посмотреть по сторонам, но потом она вспоминала, что Ангелина – она и есть. Тогда она быстро и тоненько (как приличная девочка, а не какая-то там деревенская рвань), отвечала – «Да, мисс Полина». Каждый раз Алька боялась сказать вместо мисс – кисс. И все же несколько раз сказала.