Марк Казарновский - Черная графиня

Знаем, знаем, какие такие это тетрадки. Мамзельки это. Если в Парижах. А в Лондонах зовутся – леди.

Усмехнулись гости, обсуждая отпрысков. Да ворчали для виду – сами еще как в старые времена в Европах зажигали. И так же летели депеши: «папенька… папенька…» Ай, молодость, где ты!

Ну-с, что такое наш гость.

Фома Ильич – а в компании звали его просто по-дружески Ильичом – очень внешне был похож на писателя Тургенева. Буйная шевелюра не поредела вовсе, а несколько поседела. Бороду он, естественно, как купец серьезных коммерческих вершин, имел, но стриг коротко. Был он мануфактурщик. Уже третью фабрику ставил на Яузе-речке. Вода для мануфактурного дела ох как нужна.

А еще из внешности нашего Ильича – внушительный живот. Но Фома был роста большого, и живот скрашивался тройкой, что шил французских дел мастер на Кузнецком по имени Жан-Люк. Или, конечно, просто Жан. Правда, деньги за костюмы брал немалые. Но – надо. Ибо на разных присутственных мероприятиях тихонько отмечали. Мол, Фома наш, Ильич опять у Люка тройку сшил. Вот зараза, сидит как влитая. Да что говорить, французы по моде вроде впереди планеты всей.

Правды ради, хоть это к нашей теме и не относится, но интересно прояснить: Жан-Люк, парижских ателье модельер, был когда-то Иоганн Лазаревич Мовшович! Но это – в иной жизни, да и была ли она. А ныне он заслуженный Жан-Люк Мово. И даже имеет, как каждый француз, хоть и в Россиях, подругу, прехорошенькую певичку. Да, конечно, расходы производятся. Но не особенно большие, да и в свете, в котором он бывает редко, его vis-a-vis производит впечатления приятные.

Помимо своего исконного дела, производства мануфактурной продукции, Фома Ильич очень любил философические рассуждения и слушать музыку. Но о своих фабриках не забывал. В смысле как улучшения техники производства, так и создания рабочему люду условий.

Условия были созданы, и уже в последующие, свободные и счастливые советские времена постаревшие мастера и просто прядильщицы вспоминали работу на мануфактуре во времена царского прижима. По их воспоминаниям, все было не очень уж и плохо. Честно говоря, даже хорошо было.

Но государство рабочих старалось рассказать, что будет дальше. Мол, надо только перетерпеть, дальше будет светлое будущее. Народ наш российский, знамо дело, терпеливый и будущего, конечно, ждет.

Была у Фомы, конечно, и супруга. А о гризетках умолчим. Супруга была худощава, а значит – без меры активна. И, конечно, лавры семейства Щукиных не давали ей покоя. Звали ее Лидия Саввишна. Она все уши прожужжала Фоме: мол, вон у Щукиных и Гоген, и Матисс, и Ренуар, и Сезанн, и другие. А у нас? Только жалкие Коровины да Айвазовские. Фома соглашался:

– Как, голубушка, тебе угодно. Давай, поезжай во Франции, там и добудешь своих Рафаэлей да кого еще.

Но голубушка в Европы, в отличие от описанных щелкоперов, не ездила, а смотрела за мануфактурными делами. И добывала такие рисунки и колер на платки, что другие мануфактурщики только постанывали. От зависти.

Зависть, двигает не только политику. Либо искусство. Она очень даже на общий технический прогресс влияет. Но на нашей доброй Руси все несколько иначе. А как иначе – объясняет фольклор. Он все расставляет по местам.

Да-а-а, не знали еще, на чью голову в конечном итоге дубинушка обрушится. Хотя, как мы уже упоминали, рабочие потом и жалели. В том смысле, что зря революцию совершать помогали. Еще и участвовали. Вот и доучаствовались – жрать нечего.

Другой гость наш, Фемистокл Иванович, был роста небольшого. Но энергичности чрезвычайной. Покоя с утра до позднего вечера, до последних церковных звонов, не давал никому. Ни домашним, ни работникам. Конечно, и он был мануфактурщик. Но – яростный. Уже в 1905–1907 годах создал полный цикл производства, от закупки хлопка до готового товара. Был весел всегда, а веселым – и при грабеже фарт сам приходит. Это мы упомянули к слову.

Что его раздражало – имя. У всех как полагается по святцам. И вообще. А у купца, можно сказать, миллионщика сын – Фемистокл. Уж наш Иваныч сколько к отцу ни подъезжал, мол, папенька, ну дозвольте переменить. Ведь с народом я цельный день на фабрике. Уж как меня народ не называет. И Мистокл, и Фистокол, вплоть до Сокол Иванович. Один приказчик даже стал Фимой звать. Не очень это ладно, да и делу мешает.