Полина Прохорова - Казаковские рассказы

Оля почему-то вспомнила ту ночь, когда уезжала от мамы к родному отцу в Москву 10 лет назад. Было ей 14. Родители решили, что в Москве образование лучше, возможностей больше. Было это посредине учебного года. Январская метель пробирала до костей. На вокзале пахло поездами, плиткой и расставанием. Мама была такая красивая. В кашемировом длинном пальто, в шляпке, одета явно не по погоде. Она говорила, говорила. Отец Оли старался не смотреть на нее. Позже он признается, что так и не смог простить и разлюбить Ирину. А Оля волновалась, и от нахлынувшего хотела вроде к маме прижаться, а потом передумала…. Почему так? Поезд прибыл вовремя. Стоял всего пять минут и тут же отбыл. Оля смотрела в темное ледяное окно и видела, как постепенно удаляется фигура мамы в красивом кашемировом пальто, а метель заметала её, вокзал, и все кругом. Из глаз брызнули горячие слезы. Ну почему не обняла? Мама, мамочка…. Олька проплакала всю ночь под мерный стук колес. С мамой они увидятся через полтора года на похоронах отца.

А этот приезд был первым за много лет. Учеба, работа, замужество, ребёнок, развод. Все давалось тяжело, некогда было распускать сопли и оглядываться назад. Надо было выживать. Да и не хотелось возвращаться и вспоминать детство. Но вот что-то потянуло. Решено было ехать. Приехали, как говориться.

И правда ведь, мать столько лет не видела, чего не промолчала? Ну дурой обозвала, ну так ведь я дура и есть. Решила, что почему-то лучше знаю жизнь, поучить решила. Ведь через неделю уезжать, и опять вокзал, и опять будет жечь внутри, что не сказала маме самого важного, что посчитала ненужным.

Назад шли молча. Когда вернулись в дом, было тихо. Василек только коснулась подушки, как мирно засопела. А Оля подсела тихонечко к маме на кровать, обняла.

– Мамочка, я так тебя люблю… Прости меня.

– И я тебя, мой котик. Ну что ты, глупости какие! Разве я могу обижаться? Иди под бочок, полежим как раньше.

Мама обняла, а Оля зажмурилась и там внутри стало тепло, спокойно и больше ничего не тревожило. Ссор больше не было.

А Василиска целый год в Москве рисовала вечерами красивое закатное небо и говорила:

– Это в Казаково, помнишь, мам?

– Помню малыш, как забыть….

Казаково – село, в котором ничего не должно меняться. Жизнь должна идти своим чередом из года в год. Зима, весна, лето, осень. Погибшую березу рубить нельзя, она стоит тут испокон веков, она – часть села. Заброшенный магазин на центральной улочке сносить или, не дай бог, ремонтировать тоже нельзя. Кто его забросил, почему и когда это произошло – неважно. Он здесь, он – часть села. Казанская церковь конца 19-го века на берегу пруда с обвалившимися стенами, ликами святых на фресках по соседству с граффити «Цой жив», проросшими в остатках фасада осинками и березками – неприкосновенная часть села. Автобус из Арзамаса приходит и уходит точно по расписанию три раза в день. Этот проржавевший желтый ПАЗик не просто атрибут сельской жизни. Он тоже часть села. Его опоздания равносильны катастрофе. И это не метафора.

– В мире-то всё не спокойно. Я вчерась смотрела по телевизору. Что там опять американцы санкции эти вводют. Ты знашь? Смотрела?

– Я не, Коля мой всё смотрит новости. Да что американцы, вона, говорили мать ребятенка выкинула в зиму на помойку. В каком городе не помню. Но это ж что такое? Тута вон последне снимашь ради дитёв, а она ж что, кукушка!

– Бабы, бабы! Беда! – на остановку, запыхавшись влетела Нинка Афиногенова, или Афиногениха по-местному. Главный поставщик свежих новостей Казакова. Все свежие новости были плохими, потому как другие слушать односельчанам было не интересно. Автобуса не ждите, сломался посреди дороги в Арзамас.

– Господи, помилуй! И чо ж теперь делать?

– А я говорю, бабы, война скоро. Вот попомните мои слова!

Бабы расходились с остановки, так и не дождавшись автобуса. Лидия медленно поплелась прочь. Николай ее сегодня был дома. Муж работал таксистом на старой «Волге» в городе. Волжанка стала барахлить в последние годы часто. Муж каждую неделю вечерами, а то и целыми днями проводил под машиной, постоянно чертыхаясь и тихо бубня себе под нос проклятия. Их дом был первым от перекрестка, где располагалась автобусная остановка, поэтому Лида издалека увидела, как Николай, кряхтя, поднимал машину на домкрат.

– Отыть, неугомонный! Опять стирки невпроворот будет. Здраствуй, баба Валя!

С Лидой поравнялась маленькая, щупленькая старушка в белой косынке.