Ирина Котова: #температураземли

Это предисловие написано в декабре 2020‐го и начале января 2021 года – в те дни, недели, месяцы, когда люди уже привычно говорят друг другу: «когда все это кончится, мы…» Все это – то есть пандемия КОВИД-19. И еще: когда кончится взаимная нетерпимость политических противников в США и в других странах. Или репрессии против гражданского общества в Беларуси. Или то, что происходит в России. Нетерпимость, насилие, унижение – как темные острова в океане болезни, разлитом вокруг.

Когда все это кончится, говорит неубеждаемая надежда, можно будет свободно ездить из одной страны в другую. Обниматься с друзьями и встречаться с кем хочешь. Покупать на кассе в супермаркете шоколадку, просто так, и тут же ее съедать.

Стоики говорят: не надейтесь. В ближайшее время не кончится. Вообще так, как было прежде, до 2020 года, уже не будет.

Может быть, и не будет. Но все же стоицизм сегодня – не самая трудная и не самая таинственная позиция: исторический опыт последних нескольких поколений подсказывает, что человек, готовый преодолеть обстоятельства, может сконцентрировать волю и перенести очень многое. Гораздо сложнее понять, как можно полноценно жить здесь и сейчас и не ожесточиться, а сохранить способность откликаться на события и эмпатически отвечать другим людям.

Новая книга поэта и врача Ирины Котовой состоит из стихотворений, написанных в 2017–2020 годах; до этого у нее вышло еще три сборника. Но именно в 2020 году, кажется, реальность «догнала» поэтику Котовой, словно бы проявила ее стихи, как проявитель – фотобумагу. Довольно жутко это говорить, но «Температура земли» – максимально актуальная книга, и не только – и даже не столько – потому, что в ней есть стихотворения о том, как врачи борются с пандемией, но в целом благодаря тому поэтическому мировоззрению, которое в ней высказано. Новые стихотворения Котовой помогают понять – отчасти позитивно, отчасти «от противного» – как сегодня можно жить не в режиме ожидания, не воспринимая нынешнее существование как черновое и пробное, а реализуя свою способность к действию, или, как говорят социологи, агентность.

При сплошном чтении стихотворений Котовой впечатляет количество образов, связанных с насилием и унижением другого человека; и то, и другое Котова изображает как кошмар, неотменимо присутствующий в человеческой жизни. Некоторые шокирующие сцены Котова описывает с позиции непосредственного свидетеля (особенно сильное впечатление производит заключительная поэма о семейном насилии), некоторые – как медийные образы, возникающие на экране телевизора или в соцсетях, но самое страшное и впечатляющее в этой книге – визионерские строфы, в которых возникает своего рода галлюцинаторная мистика агрессии:

Такой постоянный и последовательный протест против самой идеи войны может быть назван пацифистским, но позиция Котовой существенно радикальнее привычных форм пацифизма. Впрочем, в России это умонастроение ассоциируется, кажется, в наибольшей степени с миролюбивыми хиппи, и требуется дополнительное усилие для того, чтобы вспомнить, что в Германии 1920‐х – начала 30‐х годов под тем же именем действовало отчаянно рискованное общественное движение, выступавшее против совершенно конкретного милитаристского истеблишмента и требовавшее не допустить повторения вполне памятных всем ужасов прошедшей войны – а не вести дело к мести странам-соседям за былое поражение. Один из лидеров немецких пацифистов Карл фон Осецкий при нацистах находился в заключении и умер в 1938 году в тюремной больнице от туберкулеза. Вот с тем пацифизмом, может быть, у настроения стихов Котовой есть общая черта – та самая конкретность целей и эмоций. Но все-таки миросозерцание, возникающее в ее стихах – новое, не имеющее прецедентов в прошлом.