Геннадий Веретельников - Рассказы о войне. Война в письмах, дневниках, историях

Я не знаю, зачем наш папа нас обманул, может он на самом деле желал счастья своей дочке, не знаю. Но Василий выжил. Выздоравливал долго и мучительно.

Выкарабкался. На зло всем чертям. Он очень любил жизнь, и, говорит, именно любовь вытащила его с того света. Остался преподавать музыку в школе, на окраине Минска. В Одессу решил не возвращаться.

Потом наступил конец сороковых и по всей стране начали прятать инвалидов войны, которые массово, без ног и без рук пропивали свою инвалидную пенсию и клянчили деньги на всех улицах страны.

В стране—победительнице такое было недопустимо. Так посчитала партия и правительство. Свозили их неведомо куда. Обратно не возвращался никто. Говорили, что оставляли в санаториях навсегда.

Васе повезло. Ему вручили награду, Орден Ленина, за подвиг в Берлине, где он спас от смерти, говорят, что самого Жукова. Написали статью о его подвиге в послевоенном Минске, вырезку из газеты, которую я увидел в поезде.

Выделили дом в городе. Поставили в очередь на получение новой квартиры.

Потом меня отправили гулять в город, а бабуля Нюра очень долго, о чем—то беседовала с Василием. На следующий день мы уехали в Москву. Язык мне сказали держать за зубами. Я пообещал.

Вставал я всегда рано. Привычка с флота. Жили мы в сталинской высотке к тому времени. Отец занимал уже какой—то пост в министерстве строительства. Переехали мы туда недавно. Утро было прекрасным. Река, которую было видно из нашего окна, наполняла наш двор не только отблесками солнечного света, а и какой—то неописуемой радостью. Свежесть, сплетение летних запахов, цветов сирени, свежескошенной травы и вымытых тротуаров, все это вместе со сквозняком, через открытое окно, попадало к нам в квартиру. Родители ещё спали. Надежда была в ванной. Бабушка уже возилась на кухне. Городские птицы щебетали свои песни, кто где, кто на проводах, кто на деревьях и кустарниках. Город просыпался. Вдалеке слышались звонки трамваев и ритмичные звуки метл дворников.

Я даже не знаю, что завибрировало первое, окна, мое сердце, или воздух в Москве.

Через открытое окно окружила, обволокла песня, которую пел Василий, спутать его ни с кем было невозможно! Такого голоса больше не было ни у кого в целом мире! Голос не пел, он тихо плакал, потом громко рыдал от тоски и одиночества, и через небольшой проигрыш аккордеона сразу потек душераздирающий «Синий платочек» …

Бабушка замерла на кухне.

Я услышал, как резко выключилась вода в ванной. Я подошел к окну и открыл его настежь. Звук голоса усилился во много раз. Я выглянул и оторопел. Посередине двора, в инвалидной коляске сидел с аккордеоном в руках старший лейтенант Боровой. В парадной форме, с тремя боевыми орденами с одной стороны и с Орденом Ленина с другой стороны.

Кругом во дворе слышался звук открываемых окон.

Вряд ли тогда, не то, что Москве, а и во всей стране были тогда люди, которые не потеряли в войну своих близких. Потому военные и послевоенные песни были знакомы всем, да и вызывали они, большей частью одни и те же эмоции.

Но зрители не успели зааплодировать, потому что певец сразу запел дальше, и сталинская высотка стала подпевать, поначалу не дружно, а потом все слаженней и слаженней стали отхлопывать рефрен его следующей песни.

С балконов стали раздаваться восхищённые голоса.

Отец, мать проснулись и в пижамах выбежали в коридор, где столкнулись с Надеждой, у которой в глазах стояло нечто …

Аккордеон разливался всеми своими мехами … Василий продолжал петь, и серебряные колокольчики, из которых, казалось, состоит его невероятный голос, в полной тишине пропел следующую песню:

– Темная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.

В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…

Здесь аккордеон запнулся, было видно, что Василий на самом деле вытирал слезы, которые катилась по его изуродованному ожогом лицу …

Василий продолжил:

– Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,

Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!

Темная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная, черная степь пролегла, между нами.

Верю в тебя, в дорогую подругу мою,

Эта вера от пули меня темной ночью хранила…

Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,

Знаю встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось.

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи.