Дмитрий Рождественский - Человек в темноте

– Мы оба были без одежды, он в одних плавках, я в купальнике. И мы вошли в воду и поплыли. Сначала я щадила его, плыла не особенно быстро, позволяя ему держаться со мной вровень. Но потом прибавила скорости, и он очень быстро отстал. Я уже была на середине озера, когда решила наконец оглянуться, посмотреть, далеко ли он. И я его не увидела. Озеро было пусто. – Еще одна пауза, теперь долгая. – Я очень испугалась. Мне стыдно в этом признаваться, но я испугалась за себя. Я думала не о том, вернулся ли он к берегу, а о том, не видел ли нас кто-нибудь вместе. Я решила, что если меня будут о нем спрашивать, я скажу, что в лесу мы поссорились и разошлись в разные стороны. Потом я два дня не выходила с дачи, мама беспокоилась, и я объясняла ей, что у меня болит голова и мне никого не хочется видеть. Я прислушивалась к обрывкам разговоров – у соседей, на улице за оградой участка. Так и не услышала, чтобы в озере кто-то утонул, и никто мне не задавал никаких вопросов. Но этот мальчик больше не появлялся у нашей дачи. В конце концов мой страх стал невыносим, и я уговорила маму с отчимом уехать в город. Сказала, что очень плохо себя чувствую, потом еще два дня симулировала недомогание. Вот и все, я рассказала. – Она смотрит на меня, и я не могу понять, что выражают ее глаза.

У меня почему-то нет мыслей. И я пытаюсь отвести взгляд от собеседницы. Мне непросто определить, что я испытываю сейчас. Очень сложная смесь чувств. Я вспоминаю вдруг рассказ Джека Лондона, в котором люди на борту корабля, стоящего в гавани, ради развлечения бросают в воду монеты и смотрят, как за ними ныряют мальчишки-туземцы. Забаву прекращает появление акулы. Однако скучающая своенравная дама, несмотря на предупреждения об опасности, кидает с борта золотой соверен – настоящее богатство для юного ныряльщика, соблазн, перед которым он не может устоять. Он прыгает за монетой и становится жертвой хищника. От дамы отворачиваются даже те, кто прежде ухаживал за ней и добивался ее внимания и расположения. И мне, вероятно, несправедливо, приходит в голову, что Елена могла бы так поступить. Вздор. Она была совсем молодой, видимо, достаточно взбалмошной. В шестнадцать лет не всегда понимаешь, что делаешь, не всегда просчитываешь последствия. Не всегда думаешь о чувствах других. Это еще ничего не говорит о человеке. Пауза затягивается, и я, просто чтобы ее прервать, спрашиваю первое, что приходит в голову:

– Вы сказали, с матерью и отчимом. А что было с вашим отцом? Он вас оставил?

– Отец? – Елена вскидывает голову, как бы не сразу поняв, о чем идет речь. – Да… его уже давно не было с нами к тому времени. Они расстались с мамой, когда мне было лет семь. И я потом долго не знала, где он, что с ним. Мы не поддерживали связь много лет. И мама о нем до сих пор старается не вспоминать.

– Она здесь, в Петербурге? Отчим по-прежнему с ней?

– Нет. Он ушел от нее лет десять назад. И живет она теперь под Краснодаром, на нее плохо действует здешний климат. – В ее голосе явно сквозит недоумение: зачем мы говорим об этом сейчас?

– Что ж, – наконец говорю я, – это может быть объяснением вашим страхам. Думаю, я понимаю, почему этот мальчик не оставляет вас в покое. Ваше воспоминание полно сильных чувств: здесь и тревога, и вина, и стыд. Все то, что вы когда-то пытались убрать из памяти, из жизни вообще. Сделать так, чтобы этого в ней не стало. К сожалению, так не бывает. – Объяснить человеку его проблему еще не значит избавить от нее, но иногда это помогает снизить напряжение. Поэтому я продолжаю: – Ваш преследователь – это совесть, в которую превратился мальчик. Неудивительно, что вы вспоминаете о нем, когда даете волю воображению. Возможно, вам приходит в голову, что сейчас это взрослый мужчина, лет тридцати пяти…

– Да. Если он остался жив.

– Я полагаю, ваш страх – это только страх. Подумайте сами. Трудно представить, что столько лет спустя он стал бы вас выслеживать, чтобы отомстить за ту обиду. А если он… – и тут я осекаюсь, потому что едва не произношу отчаянную глупость. Что я делаю сейчас? Я пытаюсь воззвать к реальности, вернуть Елену в реальность. Но реальность не имеет никакого отношения к происходящему. Это все равно что убеждать шизофреника, что его бред – всего лишь бред. Или человеку, которому снится, что он летает, объяснять, что люди летать не могут. И я догадываюсь, что эта реальность нужна сейчас мне самому.

– Вы, наверное, хотели сказать, что если он тогда утонул, то тем более не стал бы теперь меня преследовать? – медленно говорит Елена, и она опять права. – Конечно, я все понимаю. Но иногда бываю в этом не уверена. Ни в первом, ни во втором.