Екатерина Замятина - Истории с края земли

– Есть ещё несколько статей, но там ничего нового. Просто решили, что это суицид и закрыли дело.

Оля молча кивнула и взяла свою чашку в руки, чтобы согреться.

– Как думаешь, существо могло довести её до… до этого?

– Как нефиг делать. Сама знаешь.

– Я слышала мужской голос. Мне показалось, он ей угрожал. Может, это он её довёл?

– Может. Только не забывай, от кого ты услышала голос. Ты прости меня за цинизм, но довести до самоубийства – дело долгое, тут нужно что-то, – он неопределённо взмахнул рукой, – что стало бы… катализатором. Понимаешь?

– Неведомая тварь? – мрачно спросила она.

– Именно. Сами они ничего сделать не могут, зато чуют тех, к кому можно присосаться. Ну, ты сама знаешь.

– Да… – она отвела взгляд, – знаю. Просто… почему мы не можем на это повлиять? Я знаю, что этой девочке угрожали, может, её довели до этого. И… и я ничего не могу сделать.

– Почему не можешь? Можешь. Как минимум, ты можешь сделать так, чтобы к таким девочкам не подсасывались инфернальные твари, которые пьют из них соки. Да ты титан! – он рассмеялся и прикоснулся к её запястью. – К тому же, – добавил он уже серьёзно, – ты их изучаешь. Пускай даже для себя и нигде о таком не напишешь, но это тоже важно.

– Для кого?

– Меня. Раньше я просто оставлял их тела, но когда ты узнала про галлюцинации, я стал их выбрасывать. Ну, если ты не забирала себе для опытов.

Оля обхватила его руку. Охотник прав, и это не пустые слова утешения ради утешения. Она действительно чертовски много может, главное – почаще напоминать.

***

Грише многое досталось от родственников: отвращение к алкоголю от отца-алкоголика, неприязнь к религии от религиозной бабки, ненависть к плацкартным поездам от тётки, живущей на другом конце необъятной родины, нелюбовь к ярким вещам от двоюродного брата, щеголявшем в толстовке со Спанч Бобом и многое другое. Но среди этих «не» было и приятное наследство: любовь к ручному труду, доставшаяся от деда. Ему принадлежал гараж, переделанный под мастерскую, где он творил странные штуки и охотно пускал внука. Григорий же относился к мастерской и уважением и трепетом, и всегда убирал рабочее место за собой и раскладывал вещи по местам, что сильно контрастировало с его комнатой в съемной квартире, которую он снимал с одногруппниками. Те авгиевы конюшни мог расчистить не каждый, и иногда он пользовался болезненной склонностью подруги всё упорядочивать. Подумав об этом, он усмехнулся и мельком взглянул на Олю. Миниатюрная блондинка с короткой стрижкой сидела у радиатора и грела руки. Руки у неё были страшные: красные, шелушащиеся, сухие, с трещинками. То были последствия постоянного мытья рук и использования спиртовых санитайзеров. Обращаться за помощью она отказывалась наотрез, начитавшись жутких историй о том, как пациентов психбольниц пичкают лекарствами до состояния «овоща» или заставляют выполнять тяжелую грязную работу. То, что её не положат в больницу, она не воспринимала и продолжала говорить о зверствах. Больше он к этой теме не возвращался. Иногда и себе не знаешь, как помочь, а лезть с советами к другому… Да ну. Чужая душа – потёмки.

– А что ты сегодня будешь делать? – спросила Оля, смахивая с глаз длинную чёлку. Когда у неё выдавались свободные дни, она приходила в деревянный гараж и смотрела, как охотник работает. Было в этом что-то умиротворяющее – наблюдать за тем, как работает другой человек.

– Новое оружие.

– И что же это будет?

– Пока не уверен. Что-то, что будет убивать быстрее.

– Более острое?

– Более… разрушающее. Как взрыв, – он развёл руки в стороны, показывая разлёт воображаемых осколков. Постоял немного, обдумывая осенившую идею, и схватился за бумагу и карандаш.

Вскоре появился набросок будущего оружия. Поршень, из которого выходили спиралевидные лезвия; при нажатии на поршень лезвия раскрывались в разные стороны, напоминая зонтик, и четыре заточенные спирали расходились внутри тела.

– Ну как? – довольно спросил он, показывая рисунок. У Гриши был талант художника: даже простой набросок на пожелтевшей от времени бумаге выглядел эстетично, но сколько бы Оля не говорила ему, парень каждый раз отмахивался. Художник – это несерьёзно, хобби, мелкий заработок; вот юрист – это уважаемо и почётно.

– Не знаю. Эта вещь будет сделана, чтобы убивать. Разве это хорошо?

– Оль, – в голосе скользнуло напряжение, – знаешь, как отличают позёров от тех, кто реально решил покончить с собой? Они режут руки вдоль. Как у тебя были порезаны руки? Напомни, а то что-то подзабыл.