Виктория Кинэвард - Триáндаптих. Повесть

© Виктория Кинэвард, 2021

ISBN 978-5-0053-3737-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Виктория Кинэвард – «Триандаптих».

Повесть Виктории Кинэвард из цикла «Театральные истории».

Искусство – это путь к славе сквозь боль, страдания, одиночество, насмешки, слёзы, преграды и разочарования. Чтобы обрести славу, нужно пройти этот путь, выдержать его до конца для одной бессмертной великой цели – стать узнаваемым мастером творческого ремесла.

Именно так и никак иначе.

Но иногда сил не хватает на все препятствия, что бросает нам судьба и человек уже сам выбирает – продолжать идти, в конце получить заслуженную награду или умереть навсегда, так и не успев вкусить плоды успеха.

Каждый скорее выберет первое, но Константин Александрович Рассольников, непризнанный художник родом из Киева, решил побороться с судьбой-чертовкой в последний раз, осознанно выбирая второй путь.

Утром он сидел без дела в театральной мастерской, изредка смотря в окно на унылые деревья с голыми сухими ветками, на вечно серое небо с рваными тучами и с каждым вздохом чувствовал, что жизнь уходит сквозь пальцы, что время, его драгоценное время художника утекает в небытие, что жизнь проходит впустую. Художник сидел на табуретке в позе мыслителя Огюста Родена, но разница между французской скульптурой и этим человеком была лишь в том, что скульптура была живой внутри, она невидимо существовала, думала о хорошем, в то время как художник Рассольников глубоко в душе умирал и думал мрачно: «Жизнь похожа на ипподром с лошадьми – это сплошное преодоление препятствий. Всё напрасно. Всё зря! Ничего не получается. Мои картины никому не нужны в этом театре и никому не нужны за пределами его! Глупая жизнь! Простая! Пустая. Меня ненавидят. И я… Ненавижу…» – цепочка мыслей развалилась в его сознании, куда-то спряталась, потому что внезапно в маленькую мастерскую кто-то стукнул и на пороге возник режиссёр Станислав Сергеевич Чернорозов:

– Сидишь? – спросил он, распахнув дверь и войдя, с неприязнью осмотрел пыльные занавески, оконные рамы и мольберты.

– А что же ещё делать, Станислав Сергеевич. Только сидеть. – хмуро ответил Рассольников, не отводя глаз от окна, а сам мрачно подумал: «Наблюдая за некоторыми людьми, кажется, что у них вместо крови по жилам течёт желчь…»

Чернорозов оглядел декорации и написанные картины, скромно стоящие в уголке – жёлтые цветы в круге лампад, разноцветные сады, Арбат, библиотека, сквер, автопортрет с яркими рыжими волосами, дом. Это были прекрасные картины, их отличала насыщенность красок, живость и новизна, это было нечто новое в мире изобразительного искусства. Но режиссёр, как все, не хотел мирится с тем, что кто-то выделяется из толпы и поэтому нарочито пробубнил:

– Дикость. Чушь. Дешевка. Ну и ну. Мда-а. Ни то ни сё. – потом режиссёр с глубокой неприязнью провёл пальцем по полкам, рамам и презрительно добавил: – . Ты бы хотя бы пыль протёр, Константин Александрович! А то ты и сам выглядишь как старый башмак, картины у тебя убогие, ещё и грязные! Ужас.

Рассольников обладал не только талантом художника, но и великолепным слухом. Слова долетели до него и больно ударили в сердце, как ножом. Грусть, и без того сильная, теперь стала невыносимой. Он встал с табуретки, вздохнул, бросил философский взгляд на Чернорозова, после чего направился в сторону двери.

– Да подожди ты! – с издевкой в голосе остановил режиссёр расстроившегося художника – для тебя есть новый заказ.

Рассольников остановился, обернулся, скрестил руки на груди и уставившись в пол сказал:

– Я весь во внимании.

– Значится так… Я ставлю новую пьесу про распятие Христа. Нужно сделать красивую декорацию. Одну. Мне нужно чтобы ты сделал картину.. Большую, метра на два в высоту и три в ширину. Деньги потом. – объяснил Чернорозов, окинул надменными голубыми глазами художника и сделав жест «дай пройти», вышел вон.

«Сволочь. Носит же земля.» – мысленно ругнулся Константин Александрович, – «Некоторые люди считают себя властителями мира, но на самом деле они являются обыкновенными скелетами, которые обтянуты кожей. Внутри все люди одинаковы.» Уставший художник медленно подошёл к окну… Там, по дороге мчалась карета, запряженная двумя лошадьми. В кибитке сидела пожилая дама и ещё два господина. Все трое над чем-то заливисто хохотали. Дама придерживала розовую шляпку, чтобы та не улетела и кокетливо улыбалась своим приятелям. Молодые господа переглядывались, хихикая в унисон и что-то друг другу говорили, подтрунивая над молодящейся спутницей.