Борис Евсеев - Раб небесный

Ты всё сидел. Подошёл Раб небесный, стал с тобой говорить. Когда не было машин – а их в тот четверговый вечер было немного – слова были слышны отчётливо.

– …новую тебе закажем. Митя Сукно оплатит! Он по временам добрый бывает. Тебе какая фирма нравится?

Я скорей догадался, чем увидел-услышал: ты всхлипываешь, но сквозь всхлипы – улыбаешься.

– «Holton». «Ямаха» ещё…

От наименований этих ты взбодрился, встал. Раб небесный вытащил из кармана продуктовый пакет, вы вместе кое-как втиснули туда расплющенную валторну, теперь похожую на медный сверкающий таз, и все вчетвером двинулись по направлению к Сергиеву Посаду.

Я снова перебежал Ярославку, сказал водителю, чтобы развернулся и медленно ехал по направлению к Посаду. Пока шофёр разворачивался, пропуская летящие на скорости машины, вы успели отойти прилично.

Мне подумалось: подхвачу вас по дороге, зайдём в кафешку, угощу, поговорим о протяжённости звука в пространстве. Но внезапно вы остановились. Верней, коротким рубленым жестом остановил всех ты и, мигом взобравшись на небольшой придорожный холм, запел.

Я попросил таксиста подъехать как можно ближе и приоткрыл дверь.

Сперва ты подражал звуку валторны, но внезапно смолк. Потом, видно, установив-таки мысль в пространстве, начал петь по-английски и по-русски:

– Day after day … Пауза. День за днём … alone on a hill… Пауза. Один на горке стоит дурак… Тhe man with the foolish grin… Мысль его проста, но доходчива… Пауза … И моя мысль проста. Я звуко-смысл. Мы идём в Черниговский скит. Там отдохнём, уснём. А потом… Молитва – действием! Молитва – звуком! Молитва – вещным словом!

От радости я засмеялся и захлопнул дверцу.

– Давай в Москву.

– Здрасте, пожалуйста, а в Посад?

– Они сами на автобусе доберутся. Завтра, завтра в Скиту их найду обязательно!

Месяц звонкого молодого льда – ноябрь-полузимник, ноябрь-солнцеворот – добежал до середины. Валя И́вшинский, ещё в школе прозванный Гнездарём и прозвище это на себе полжизни таскавший, шёл краем поселкового поля. Чуть вдали скрежетало шоссе. С утра никакой работы даже в бинокль не просматривалось. Её, работы, в последний год вообще было мало: общее безденежье, скупердяйство, пандемия, то, другое, третье…

Валя решил добрести краем поля до лесной опушки, подсобрать грибков, благо здесь, в мало-дачных местах, они в ноябре ещё встречались: опята, вёшенки, иногда и подберёзовик проглянет.

Вдалеке порхнула птица. По чертежу полёта Валя тут же признал: чеглок!.. Птичья рать влекла его невероятно. Иной раз казалось: прежняя жизнь была лёгонькой, птичьей, хоть и наверняка короткой, навылет простреленной. Сто раз Ившинский на себя ругался и зарекался думать о птицах. На несколько дней походы в магазин, хлопоты по хозяйству и звонки женщин, которые все до одной звали его гуляй-Валя, – холостого Ившинского отвлекали. Но полностью забывал он про птиц, думая про себя самого.

– Сельский компьютерщик! Гуляй-Валя! Это ж надо ж такое! – закидывал он узколицую светло-русую голову и до белизны сжимал тонкие, но цепкие, едва ли не стальные пальцы.

После тридцати захотелось Вале оставить Москву и вернуться в Подмосковье, «сесть на землю», «припасть к истокам». Мечтал стать лозознатцем, «бить» колодцы, рыть погреба, а пришлось заниматься тем же, что и после Бауманки: системными блоками, мышками-флэшками. Иногда это смешило, но в последний год чаще стало раздражать. После остро-режущего раздражения воспоминания о птицах вспыхивали с новой силой.

Начинались воспоминания обычно со сладкого и приятного: низкая, не слишком покатая крыша сарая, молоденький ястребок, лежавший на боку с чуть свесившимся вниз правым крылом. Был ястребок не ранен и не покалечен. Это Валя определил сразу. Чтобы насладиться прикосновением маховых птичьих перьев, Валя бережно просунул одну ладонь под ястребка, а другой поправил ему крыло. Никакого птичьего сопротивления он не почувствовал. Тогда Ившинский чуть покачнул птицу на ладони. Был ястребок сильно длинней, но зато и у́же Валиной, в те годы ещё не изрезанной мелким техническим ремонтом, ладони. Вдруг ястребок, как продёрнутый электротоком, встряхнулся, встал на лапки, резко вздрогнул и неожиданно – ошарашенный внезапно вернувшейся жизнью – свалился вниз. Не долетая до жухлой травы, заработал крыльями и полетел, шарахаясь из стороны в сторону, меж сараями к лесу.