Анастасия Ларионова - Нам счастье дано на двоих

– Полина, давайте я помогу, – спохватывается Григорий.

– Нет, что вы, товарищ командир… – смущается девушка, но всё-таки не возражает, когда сильные мужские руки отбирают у неё ведро, доверху наполненное водой.

– Полина, ну что вы, и ночью собрались стирать? – с мягким упрёком спрашивает командир.

– Если постираю сейчас, к обеду бельё уже высохнет, – спокойным без всяких эмоций чуть хрипловатым голосом отвечает девушка. Голос её всегда такой – с хрипотцой, как будто простуженный, какой бывает у людей его сорвавших.

Они идут молча. Девушка не пытается поддержать разговор и Григорий, видя её неохоту к разговорам, молчит. Быть может, она боится расспросов? Так, в полном молчании, они доходят до прачечной, и Григорий ставит ведро на раскалённую плиту.

– Я вам советую всё же немного поспать, Полина, – говорит он на прощание, – Вы много работаете, и вы устали. Вам нужно отдохнуть.

Девушка ничего не отвечает. Командир Полетаев уходит.

Но ему тоже не спится, теперь в тишине ночи мысли его снова возвращаются к этой странной девушке. Полина Сенчина появилась в их войсковой части совсем недавно. Всё, что ему было известно о ней, так это только то, что она пришла от партизан. И так как курсов медсестёр девушка не заканчивала, её определили в банно-прачечный отряд. И работа у неё была тяжёлая, изнурительная. С утра до ночи одно и то же – стирка, стирка, стирка, сушка, глажение, бесконечная штопка, ведь нужно, чтобы бойцы надевали чистое бельё, и не возникло никакой инфекции. Со всем этим маленькая Полина справлялась молча, стойко, ответственно. Она делала всё в срок и даже больше. Вот как сейчас, например… Все спят, а она ставит постельное бельё парить. Григорий заметил и другую странность в девушке – юная, красивая Полина никогда не смеялась и даже не улыбалась. Её голубые большие глаза оставались безжизненные, безучастные ко всему внешнему. Она не собиралась вместе с медсёстрами и санитарками, не заводила себе подружек, а уж солдат и вовсе избегает. Григорий на это и внимания бы не обратил. Ну, мало у кого какие странности есть, что ж с того? Если бы, как только в первый раз увидел новенькую, не вспомнил о Лёле. Эта девчушка так похожа на его Лёленьку… Такая же тоненькая, светловолосая, голубоглазая. Таких девушек, как Лёля, он больше не встречал. А тут раз вдруг и встретил в глухих лесах Белоруссии. Кто бы мог подумать… Григорий невольно начал внимательнее присматриваться к девушке, которую бойцы с ласковой усмешкой прозвали Беляночкой. И то, что он видел, сильно тревожило командира, камнем ложилось на сердце. Но не может человек, когда ему семнадцать лет, быть таким безжизненным, безучастным, с таким потухшим взглядом, тем более такая красивая юная девушка!

Как-то в очередной раз делая рейс к партизанам (привозил лекарство для раненых), он спросил про Полину. Оказалось, что она из села Дубравушки, оккупированного немцами ещё в самом начале войны.

– Над ней немецкие офицеры снасильничали, а потом на машине привезли к воротам дома. Все соседи видели, всей деревне рассказали, – нехотя произнёс командир партизанского отряда, – Ты уж своим парням скажи, пусть не трогают девочку…

– У нас всё в порядке с дисциплиной, – сухо ответил Григорий, внутренне сжавшись от рассказанного ему.

С тех пор он сам приглядывал за Полиной, но так, чтобы она этого не заметила, не почувствовала, что кто-то пытается контролировать её свободу. Девушке лучше не становилось, это то и не давало покоя Григорию.

Выходила на берег Катюша,

А за нею немец молодой:

«Подарю, Катюша, тебе серьги,

Подарю я перстень золотой,

На тебе, Катюша, я женюся,

Увезу в Германию с собой».

«Мне не надо, немец, твои серьги,

Мне не надо перстень золотой.

У меня есть Ваня чернобровый,

Ваня служит в армии родной».

записала писатель и фольклорист

Любовь Миронихина

Огарок свечи начал чадить, ещё немного – и погаснет. Варвара Петровна знает, что нужно бы поберечь свечу, но не может, не в силах её затушить и продолжает снова и снова перечитывать письмо с фронта. Несколько долгих, мучительно-долгих месяцев она ждала этого письма. И вот, наконец, оно пришло. Варя знает уже наизусть каждую строку, но не может оторвать взгляд от строчек, небрежно и наспех исписанные любимой рукой мужа: «Варенька! Как же я скучаю по тебе и Полинке! Родные вы мои девочки! Только мысли о вас поддерживают меня всё это время. Вот уже год, как мы не можем пробить блокадное кольцо. Теперь, конечно, стало ясно, что немцы готовились к этой военной операции заранее. В их планах стереть этот город с лица земли, но мы не допустим этого, Варя! Наш Ленинградский фронт, во что бы то ни стало, соединится с Волховским фронтом. Каждый из нас верит, что скоро это случится. Вот тогда-то, совместными усилиями мы отстоим Ленинград. Зима кончается, было немного трудно…» – читает Варвара Петровна и знает, о чём не договаривает её муж, о чём не хочет писать. Ходили слухи, что солдатам не хватало провизии и пришлось съесть всех лошадей… Но этого Митя не пишет, а пишет он вот что: «Война кончится, мы делаем всё для этого. Надо верить, Варенька, надо верить! И вот когда она кончится, и мы выживем, то станем самыми счастливыми! Здесь на фронте я понял, как сильно я тебя люблю. Просто тогда в той мирной жизни это происходило само собой, без надлома. А сейчас каждый день, проведённый в разлуке с тобой, даёт мне прочувствовать, как же сильно я нуждаюсь в тебе! Как сильно ты мне нужна…». Дальше Варя уже не может читать, слёзы застилают глаза, крупными каплями падают на бумажный лист. Варя поспешно смахивает слёзы. Нельзя! Нельзя чтобы они размыли дорогие строчки! Она встаёт, убирает письмо на верхнюю полку книжного шкафа, гасит свечной огарок и ложится спать.