Борис Алексеев - Ма-аленькие трагедии

Привязывает татарчонка к дереву.

– Ты уж, брат, прости. Отойти мне надобно. Не гоже нам, монахам на людях житейскую нужду справлять.

Уходит. Татарчонок:

– Нет Берке. Я – Берке. Придёт Берке, жди, Данила! Идёт Берке, за тобой идёт…

Входит Данила.

– Слушай печаль мою сердечную. Ты мне теперь как Божье ухо, всё слышишь, всегда рядом. Виноват я сильно. Одолела меня ревность поганая к сопостнику и другу моему Андрею. Сколько лет вместе, ан нет, подточил лукавый любовь к брату. Уж как я просил отца игумена отпустить меня в Троицу, повидаться с Андреем, да в ножки ему упасть. Три года ждал оказию!

Стар я, об одном прошу смертушку, чтоб дозволила мне перед Андреем повиниться. А там и прибирает пущай. Скольким старчикам исповедовал я зависть свою окаянную – не отпускает лукавый. Видать, истяжить пакостника только Андреевой молитве под силу.

Слышь, татарчонок, нам с тобой до Троицы ещё идти и идти, а меня уж трясёт всего. Чует бес приближение Андреево, вона, как беса колотит-то, а он меня.

Данила поднялся, отвязал мальчика от дерева, взял на поводок и тронулся в путь.

Монашеская келья-мастерская. Монах Андрей Рублёв стоит за аналоем и читает книгу. Столешницы и табуреты уставлены разнообразными материалами для иконописания.

Голос за дверью:

– Господи Правый, помилуй мя!

Андрей:

– Аминь.

Входит Данила и с ним на привязи татарчонок. Данила, падая на колени:

– Андрее, братие мой благой, прости старого сопостника твоего! Измучилось сердце под бесом быть. Не принимает Господь слёз покаянных, пока тЫ не простишь меня, супостата!

Андрей:

– Встань, Данила. Не о том говоришь. Мы столько претерпели вместе, что в радости и горе нет нашего участия. Прикажешь, серчать на беса, который попутал тебя? Все эти годы я ждал тебя. Хотел сам пойти, да Никон благой не благословил. «Отпустит бес, сам придёт» – сказал. Я ведь икону написал, а передать третий месяц не могу. Явился ты мне во сне, Данила, и говоришь: «Без меня не отдавай, приду глядеть». Игумен каждый Божий день спрашивает «Готова ль?», а я отвечаю «Ещё не готова». Сам-то вижу, что готова, нигде тронуть рука не поднимается. «Что ж, – думаю, – так и до неправды недалече». Про сон тот кому скажешь?..

Данила встаёт:

– Где она?

Андрей:

– Да вот.

Поднимает полог на мольбертом, на котором стоит икона святой Троицы. Данила отпускает верёвку и, замерев, пристально вглядывается в Образ. Тем временем татарчонок, подобрав верёвку, выбегает из кельи, опрокинув на пол горшок с кистями. Данила не слышит и продолжает вглядываться.

Андрей:

– Что скажешь?

Данила (с трудом выговаривая слова) в волнении:

– Нешто Лука святой писал сие! Андрея, милый мой Андрея, я плачу! Я прожил долгую жизнь, многое повидал, но нигде я не встретил столь искусное Богоподобие… Сам же Образ Божий писал, и ты писал, и греков мы с тобой глядели, один Феофан чего стоит! Думаешь: вот же, открылось несказанное! А пройдёт осьмица, вторая, и понимаешь: близко, очень близко, но только рядом. А тут…

Андрей:

– Ну и слава Богу! Сегодня же передам. Слышь, Данила, вроде с тобой кто был?

Данила оглядывается:

– О, как…

Картина 5.

Вечер. Андрей и Данила сидят у монастырской ограды и беседуют. За сценой звучит Валаамский знаменный распев.

– Освободил ты меня от ига тяжкого, Андрей. Думал, помру, утопну с камнем на душе. Как же теперь легко-то, лепно! Первый раз в жизни помирать не хочется!

Андрей:

– Ну ты развеселился. Угомонись, Даниле, о седине своей попомни!

Данила:

– Что седина! Ржой покрылся я, да помётом бесовским! Уж думал, не отмоюсь, не отскребусь. А нынче я, как одесную Бога сижу! Не кори, знаю, не подобает монаху радостью сердце томить.

Прячась, за оградой появляется татарчонок. В руке у него посверкивает нож.

Данила:

– Андрей, уж поздно, ты иди. Не откажи, вычитай за двоих вечернее правило. Охота мне одному посидеть. Не пойму, вроде радуюсь о будущем дне, а слёзы текут, будто прощаюсь? Ты иди!

Андрей:

– Прощай.

Уходит. Татарчонок:

– Нет Берке. Я – Берке.

Бросается с ножом на Данилу.

Картина 6.

Две души в белых одеждах сидят за большим столом. В центре стола горит свеча. Душа старца с чёрной витиеватой греческой бородой:

– Что ж, Данила, так-то он тебя запросто и убил?

– Да, отче Лука, так и убил.

– А что ж Андрей твой, прибежал на крик?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».