Дмитрий Павлоцкий - Время лечит не спеша

– Если от тебя ушел автобус – значит это был не твой автобус. В следующий раз повезет, – глубокомысленно заключает Глеб.

– Ага. Бог троицу любит, – отвечаю ему я.

Глеб внезапно громко бьет кулаком по столу, от чего все посетители кофейни затихают и с испугом поворачиваются к нам.

От смеха он подавился кофе.

***

Вдоль кирпичной стены торгового комплекса идет пожилая женщина. У нее ярко накрашены губы, широкополая шляпа надвинута на глаза, скрытые за очками. Ее манера одеваться вышла из моды еще до того, как я родился. Она активно жестикулирует и, видимо, громко кричит. Для того, чтобы разговаривать по телефону при помощи эйрподов, она слишком великовозрастна. Из-под шапки на туго затянутый вокруг шеи шарф спадают седые кудри. О чем она говорит, я не слышу. В наушниках надрывается Pop Evil.

Моя любимая песня заканчивается как раз когда я прохожу мимо говорливой бабули. Оказывается, она рассказывает всем вокруг о своих бедах. «Уже двадцать четыре года не трогала мужчины! Ни одного!» Надо же. А я никогда не трогал мужчины. Я улыбаюсь своей мысли и мне немного жаль бабулю. Но именно немного. Я же не знаю, может у нее дома сидит муж, по возрасту годящийся ей во внуки, а всем окружающим бабуля с расстройством речевого аппарата просто врет. Да. Надеюсь, она врет.

Ведь тогда она идеально вписывается в мою картину мира.

Я никому не верю.

– Если вы будете продолжать в том же духе, я сорвусь, – шепчу я и пытаюсь улыбаться. Получается довольно плохо. Я стою перед родителями и рыдаю.

– Как ты можешь такое говорить! – из маминых глаз брызнули слезы. То есть они действительно брызнули, не потекли, не полились. Брызнули. Никогда такого не видел.

И без того склонная к излишнему артистизму, мать с рыданиями упала в кресло.

– Как ты можешь такое говорить, – с точностью до ноты дублируя интонацию жены восклицает отец, бросаясь на подмогу рыданиям.

Только через неделю после того разговора, когда открытые переживания по поводу развода трансформировались в глухие хлюпанья в подушку, я понял, что преисполненный трагизма мозг моей матери опасность нервного срыва преобразовал в падение с балкона. Так и казалось, что я вишу на балконе десятого этажа, из последних сил цепляясь за жизнь двумя пальцами и вот-вот сорвусь.

Бред какой. Никогда бы не решился на самоубийство.

Почему после развода я решил вернуться в отчий дом – отдельный разговор. Как выяснится много позже, я подсознательно искал убежища в том месте, где чувствовал себя в безопасности. К тому же, бонусом к переезду появилась возможность давить на нервы родителям: легче от этого не становилось, но возникала иллюзия абсолютной власти. Скоро сублимация перестала быть интересной, после этого – смешной, затем их реакция стала предсказуемой, а вскоре это и вовсе потеряло смысл. Процесс публичного самоуничижения сменился глубоким и полноформатным чувством стыда. Ты развелся, развелся внезапно. Но кто в этом виноват кроме тебя самого?

Как хорошо, что меня хватило всего на неделю, после которой я с облегчением удрал домой. И как же здорово, что у родителей меня успел навестить Глеб. Он привез с собой сигареты, книгу и железную уверенность в том, что все будет хорошо.

– Тебе уже тридцать лет. Надо что-то менять. – заводит он разговор, пока мы стоим на балконе и курим. Удобно, что он живет на самом севере города, рядом с моими родителями. На северном фронте без перемен.

– У меня есть контраргумент. – я вздохнул. – Мне уже тридцать лет и менять что-либо уже поздно.

– Тоже верно, – Глеб резким движением затушил сигарету. – И что ты ей сказал, когда она достала чемодан?

– Пакуйся с миром.

– Ну что же, ты как минимум жив. Выглядишь не очень, но зато хотя бы шутишь. – он оценивающе смотрит на меня. Не брился я недели две, а как только переступил порог отчего дома, сразу надел широкие мешковатые джинсы, которые не носил с первого курса института и безразмерную толстовку. Не понимаю, что заставило родителей оставить эти вещи в гостевом шкафу. Хотя и моя комната не изменилась за последние лет десять. Даже игровая приставка подсоединена к старому телевизору, будто дожидаясь, что я вот-вот вернусь.

– А во что ты вообще одет? – Глебу нелегко скрыть раздражение. Он как будто не понимает, что любую фразу в свой адрес я могу расценить как атаку:

– Да потому что теперь я одеваюсь так, как хочу. А тогда я выглядел так, как хотели. Потому что «ты же взрослый мужик, ты уже женат, оденься прилично, купи себе нормальную рубашку, а мне шубу, ну и что, что не хочешь, нет, мы поедем в театр, а не на концерт и вообще побрейся». Надоело!