В жизни столько смыслов, что даже смешно останавливаться на одном.
29 октября 2016 г.
По тому, как лают собаки во дворах, я понял, что в Крыму наступают холода. Собака в мороз лает с удовольствием, гулко, с особым эхом. Чуть помахивая хвостом, мол, не со злости лаю, а просто служба, просто облака пара из пасти с таким звуком летят.
На замерзшей утренней траве – иней.
Выйдешь во двор, дверная ручка жжет холодом, тапки в зимней спячке, будто и не твои, воздух в легкие войдет свежий, промороженный – пить можно. Ткнется мохнатый, теплый лоб тебе в руку, что, мол, встал – жрать давай, я тут на чашку каши себе нагавкал уже.
За ухо схватишь, и оно – теплое. Взвизгнет мохнатое чудовище от радости, тут же горячей пастью тебе руку прихватит.
Тихо по утрам. И только собачий лай, как перекличка, из двора во двор: «У нас мороз!» – «И у нас!» – «Я на посту!» – «И я!»
1 ноября 2016 г.
Папа у меня тонкий и нежный, как цветочек. Вот подснежник видели? Что-то вроде того, с детства и до сих пор, хотя ему уже семьдесят семь.
Папа, в отличие от меня, очень интеллигентный человек, по образованию авиаконструктор с кучей авторских свидетельств, и любовь к классической музыке мне привита именно им, когда он мне, подростку, платил по полтора рубля за то, что я ходил с ним на концерты симфонического оркестра. Потом он скрысятничал и с чисто интеллигентской бесчестностью заныкал мою долю: платить перестал, но я уже по привычке, угрюмо бурча, ходил с ним на концерты. А потом и бурчать перестал. Понравилось.
Однако папа, будучи нежным подснежником, вырос в послевоенной Караганде, со всеми вытекающими последствиями в виде нищеты и шпаны на улице. Поэтому я, будучи шпаной великовозрастной, когда мне надо на папу повлиять, вспоминаю, что когда-то был байкером и плохим парнем, и начинаю, подбоченясь, лихо чего-нибудь ему заливать. Папа, моргая своими огромными, как у верблюжонка, глазами, внимает мне в эти минуты. А потом, попадая под дурное влияние, начинает мне подражать. Мне кажется, еще немного, и я научу его курить и тырить пирожки в магазине.
3 ноября 2016 г.
Опять дети гору фантиков у папы перед воротами набросали. Постоянно крутятся здесь, по составу мусора легко определить возраст негодяев. Играют неподалеку.
Выбрал самого старшего, лет шести.
– Мужик, иди сюда.
– А? Вы меня зовете?
Подошел, с ним еще две девочки, чуть помладше.
– Это вы мне тут перед воротами сорите?
– Нет, это Паша! Он знает, что дедушка один, и нарочно, он вон там живет…
– Передайте ему, что еще раз намусорит здесь – и я его поймаю и съем.
Дети смотрят на меня с уважительным ужасом. В нашей с папой семье – корейские корни, а кто знает, что могут есть корейцы. Слухи ходят очень нехорошие. Наконец одна из девочек, та, что поменьше, осторожно спрашивает.
– А вы его порежете сперва, на куски?
– Нет, целиком. Посажу в свою большую кастрюлю и сварю.
Дети разбежались, не испуганно, но от греха подальше. И только младшая девочка все оглядывалась на меня, с восхищением. Не любит Пашу, наверное.
4 ноября 2016 г.
Собака Белка меня не слушается.
И мне это на самом деле нравится.
Может быть, это с точки зрения собаководства и неправильно, но мне, как всегда, наплевать. Мне гораздо интересней собака Белка как мыслящее, самостоятельное существо, а не прусский солдат.
Выпал снег поверх опавшей листвы, гуляю с ней ночью по пустым заснеженным улицам нашего поселка. Время идти домой – пролетает на полном скаку мимо наших ворот.
– Белка! Домой!
Не снижая темпа бега:
– А?
– Сука такая!
– Ну прям уж…
Короткими перебежками удаляется от меня. Все как всегда – это, мол, игра.
– Я не шучу, между прочим!
– Та шо вы говори-и-ите…
Валяется в свежем снегу, отфыркиваясь, увлеклась и не успела отскочить – поймал жадными руками за хвост и заднюю лапу.
– Ну, скотина, погоди у меня…
– Хи-хи! И что будет?
Что-что… Как всегда. Треплю овчарку за холку, будто хочу ее постирать в зимнем воздухе, страшно рыча.
Собака Белка бултыхается в моем кулаке, закатив глаза под лоб и затянув одну ноту, как акын, забывший слова: «Ах-м-м-м…» – ожидая, когда эта ритуальная казнь кончится.
– Паршивка, обезьяна, тварюга…
Тащу ее за шкирку в сторону дома, запихиваю в ворота.
– Больше без поводка не пущу!
– Ой, сам веришь в то, что сказал?
– Нет, конечно.
Довольно отфыркиваясь, трется мордой о дворовый диван, о свой коврик, о мои колени.
Читать дальше