Карьера? Я работал вышибалой в германских дискотеках, потом выучился на социального работника, специализирующегося на помощи инвалидам и старикам. Помогать старикам – дело хорошее, но не тогда, когда твой собственный остался без помощи. Когда стало ясно, что придется возвращаться к отцу, я два года копил средства. Сейчас еще пишу потихоньку статьи и колонки, говорят, интересно. Две книжки мои вышли в России. А не все ли равно, где писать. Теперь вот в кино снимаюсь иногда. Да и вообще, руки-ноги есть, все шевелится, вот мы с папой и проживем.
Четыре года назад из этого дома ушла моя мама. И не вернулась. Вот эта кровать на веранде, на которой она лежала все время болезни.
Я прошел по старым, гулким доскам внутрь комнат, таща за собой чемодан, который громко здоровался с каждой доской.
Трехцветная кошка Котася, которая еще старше собаки Белки, увидев меня, что-то муркнула себе вовнутрь и, соскочив с коричневого пуфика, подошла пободать мои ноги. Боднула пару раз и ушла досыпать.
Я поставил чайник. На середину комнаты спокойно вышла большая серая мышь и села на хвост посмотреть на меня. Все семнадцать лет своей жизни Котася мышей не ловила, а теперь, видать, и пахнуть перестала по-кошачьи, раз такой беспредел.
Не обращая внимания на наглую мышь, я налил себе в стакан крутого кипятка и бросил в него пакетик дешевого чая. Сел на скрипнувший стул, усмехнулся над странной жизнью моей и, подмигнув толстой мыши, сделал первый обжигающий глоток.
Новую жизнь лучше начинать именно так.
* * *
Чтобы довести дворовую овчарку до безудержного оргазма, нужно не гулять с ней без поводка несколько месяцев (папе гулять с ней в поле уже тяжело), а потом взять и вдруг погулять. Отец еще не вернулся с работы, а я допил свой чай, и мы пошли с Белкой к железнодорожному полотну, поезда проходят там очень редко, людей встречается еще меньше, а места побегать – сколько хочешь, степь вокруг.
Белка сразу пришла в экстаз.
Ай-ай – трава! Она пахнет! Ай-ай, листья, в них можно зарыться! Можно пописать где хочешь и, вы представляете, – закидать все это настоящей землей!
Палка летит! Я поймаю тебя, палка! И не отдам. Это моя добыча. На! Нет, моя. На! Нет, моя. Ну на же, наконец. Ох, как далеко летит, я не собака, я кенгуру, могу и прыжками. Исчезла.
– Белка!
Тишина.
– Белка, твою мать!
Из кустов появляется волчья морда. Одичала. Овчарки вообще быстро дичают.
У нее что-то в счастливой пасти. Для палки больно коротко…
– Зачем нам палка, я поймала СКУМБРИЮ! В лесу! Дикую! Горячего копчения!
– Фу! Выбрось! Плюнь!
Кто-то выбросил из окна проезжающего поезда пакет с сопревшими продуктами, Белке на радость, мне на поругание.
– Хи, не-а.
Куски гниющей рыбы разваливаются между длинных клыков, я бегу за счастливой собакой-кенгуру, эта порода ест в прыжке. Вцепился пальцами в вонючий рыбий хвост.
– Отдай!
– А ты со мной делился?
– Велю тебе, собака, я твой господин!
– Чего? Какой ты мне господин, понаедут тут…
– А вот по загривку?
– Ох, подчиняюсь, мой повелитель, сейчас, только рыбку доем…
Бросаю вонючий кусок в водоем. Пусть рыба плавает. Собака порывается прыгнуть в воду, но даже в крымском декабре это будет холодно, и она делает несколько неловких прыжков вдоль берега, проводив полет рыбы тоскливым взглядом. Жизнь потеряна. Солнце сгорело. К чему это все?
Смотрит на меня с какой-то даже жалостью.
– Ну ты дура-а-ак…
Сам нахожу палку. Кидаю.
– Сам беги за своей палкой, я тебе что, дебилка, что ли… Скумбрию выбросить! Скумбрию!
– Знаешь что, будешь дуться, тогда пошли домой.
Пристегиваю поводок к ошейнику.
– Не умеешь себя вести, сиди во дворе.
– Не-е-ет! Ай-ай! Я больше не буду!
Тяну волка, смотрящего в лес, в сторону частных домов. Однако собака и тут как ребенок – столкнувшись с неизбежностью, утешается быстро. Травка – пахнет! Листья – шуршат! Нюхаю что хочу! И писаю где угодно!
Вернувшись, долго сижу во дворе, глажу теплые собачьи уши, пахнущие мокрым лесом, зверем и копченой рыбой недельной давности. Собака тоже гладит шелковой головой мои ладони. И чувствую, как в душу возвращаются тепло, покой и чувство, что все начинается…
Лучше собак – только люди. Некоторые.
* * *
Вернулись, вскоре в дом зашел папа, сказал: «О, приехал, привет!»
Мы обнялись, последний раз виделись год назад, а теперь вот я вернулся. Ну, потому что так надо.
Отмечаю про себя, что отец за этот год сильно сдал. Он все еще упрямо ходит на работу, на полставки, но с бытом справляется все хуже. С уборщицами папа ссорится, они у него изюм воруют, а нанять сиделку – не доверю я отца никому. Да и потом, они тоже стопудово изюм любят.
Читать дальше