Прохор Торбин - Принцип Дневника

– Саш, я даю тебе время ещё раз обдумать всю ту глупость, что ты сейчас сказал, и собраться с мыслями.

– Да поймите же. Вот вы считаете меня абсолютным профаном в классической литературе, и в вашей любимой литературе стыка веков, но в постмодернизме вы даёте мне полное право на мнение. Однако профаном я являюсь как раз-таки в постмодернизме, а в классике и модерне я человек разбирающийся. Потому что, пуская слюни от «своего Эко», я со всей серьезностью критики подхожу к произведениям прошлых эпох с желанием их деконструировать. Деконструировать ради того, чтобы избавить себя от разочарования, которое они мне доставляют. Для меня, по правде говоря, все уроки литературы по этим произведениям – это одно большое разочарование.

– Саш, на 180 градусов, прямо к двери. Жду отца завтра после 7 урока.

Я снова потерпел поражение в противостоянии, вылил в уши горсть терминов, даже не осознав до конца всю уместность их употребления, дурак. С неистовым желанием хлопнуть дверью и напиться ред булла вплоть до деконструкции своей жопы в ближайшей подворотне я вышел из кабинета. Терзала лишь одна мысль, существует ли вообще место, где не требуется противостоять? Где я мог бы сидеть/лежать/стоять, не важно, но в первую очередь погрузиться в облако всевозможных интерпретаций абсолютно любых вещей, без необходимости постоянно соревноваться с кем-то за право верховенства своей точки зрения. Место, где Наполеон будет одновременно освободителем, палачом, любовником, заикой и занудой, зайкой или же паскудой.

В общем я добрался до гардероба, по пути переговорив с парочкой одноклассников. Они были мне не сильно знакомы, так как в новой школе я находился пока где-то лет семь. И я честно должен признаться, что каждый раз во время этого общения представлял, как все эти люди стоят за решёткой гардероба и по очереди передают друг другу в руки мою куртку и сменку, как каждый из них хочет освятить свои руки частицей меня, а потом успешно вручить мне мои «державу и скипетр». Да, наверное, я действительно не очень любил этих людей. Однако одновременно с этим хотел и сам держать их сменки, хотел быть их самым лучшим другом. Я не видел в этом противоречии какой-то катастрофы своего существования. В конце концов я сам буквально полчаса назад сказал о том, что любовь слепа, и это вовсе не отрицает тот факт, что можно быть слепым лишь на один глаз. Своим противоречивым характером я лишь доказывал врожденный дуализм человека, никто, наверное, не будет спорить с тем, что жить с одной рукой или ногой не очень удобно. Два абсолютно противоположных настроения – страдание и крайняя степень эйфории давали мне трезво ощущать землю под ногами. Не ищите и здесь глупости, на сей раз я четко уверен в своих мыслях.

Прямо в этот момент меня ошарашило дыхание человека слева. Ещё не повернувшись, я понимал, что он подглядывал в мой дневник. И да, он обосрал своим присутствием самый первый, самый важный день. День, когда я его завёл. Правда оказалось, что это была «она», и я поубавил свой маскулинный пыл.

– Ой, Саш, прости, я немного засмотрелась на твоё творчество в тетрадке, ты так красиво пишешь и одновременно с этим так пронзительно обводишь взглядом каждое написанное слово, я не могла оторваться.

– Да это всего лишь дневник, вот буквально сегодня начал писать.

– Блин, это очень круто, кто знает, может ты в будущем станешь прямо как Э. Л. Джеймс или Вероника Рот.

– Прямо как кто?

Я, признаюсь вам честно, не стал утруждать себя дальнейшим отражением того разговора. На самом деле, я конечно же знал, какое место в тесном мире современной литературы занимают данные особы. Именно по этой причине мой мозг вырубился сразу после фразы о них, ведь я в кой то веки попытался войти в состояние мозговой активности каждого, кто читает их книги. По правде говоря, разговор вышел не настолько плохим, и получить внутривенную инъекцию похвалы и человеческого общения мне было даже приятно. Её звали Лиза, и она была девочкой с моей параллели. Эта информация ничего вам не даёт, но на самом деле я её написал для себя, чтобы в следующий раз не забыть её имя, и то, откуда я её вообще знаю.

Находясь на двадцать восьмом из тех тридцати семи шагов, что составлял путь от гардероба к двери выхода из школы, я внезапно почувствовал подступающую к горлу тошноту. Спазм охватил всё мое тело и будто стал ехидно насмехаться, осознавая то, насколько неловким является приступ бесконтрольной рвоты на глазах у знакомых. Пол постепенно стал покрываться соусом из всех минувших пошлых и нелепых разговоров, из подъема на левую ногу, слишком твёрдой для мизинца тумбочки, папиной кесадильи, очередной двойки по литературе. Это было достаточно отвратно, поверьте, однако вместе с этим и очень приятно. Я был рад тому, что смог продемонстрировать всем, насколько мне не составляет труда выплеснуть из себя сплав накопившегося внутри недовольства. Одновременно с процессом очищения я представлял, как же мне легко будет пройти эти оставшиеся пять шагов. Но только лишь после того, как я затоплю всех, после того как последний лохматый волосок очередного пишущего стихи романтика из школьного рок бэнда окажется под моей властью. Новая Атлантида, новый Китеж, новый Новый Орлеан. 65 Школа приморского района оказалась четвёртой в списке, и превзошла всех. Всё было в, без преувеличения, моей блевотине. Моё первое спонтанное произведение искусства, мой первый социальный эксперимент высотой в четыре школьных этажа и полторы тысячи человек. Пошёл ты нахуй, Павленский, со своими поджогами и зашитыми ртами.