Владимир Зангиев - Чужбина не встречает коврижками

Я оставил Отечество,

меня вскормившее:

как много разной нечисти,

его осрамившей,

терзает памяти

замусоленные страницы…

И пролегла скатертью

дорога за границу.

А сзади полымя

опаляет спину,

и мерещится Колыма,

и что я там сгину…

Эк, угораздило

не в той стране родиться.

Запятнался дактило-

скопией, хоть впору садиться.

А пожить-то хочется

по-людски да на воле.

Сколь можно корчиться,

распаляясь в крамоле?

С пожелтевших фото –

знакомые лица,

будто спросить хотят что-то,

но боятся обломиться.

Помолчите. Не надо!

Я всё прекрасно понимаю.

Из вас делают стадо –

потому и души ломают,

без которых вы зомби,-

подвластны чужой воле.

Глаза полны скорби

от непомерной боли.

Эти глаза так преследуют

в ночных кошмарах…

Что после нас унаследуют

родившиеся средь пожаров?

Эх, время! Скорбное время! –

впору бы хоть сейчас удавиться.

…Поэтому и солидарен с теми,

кто смысл нашёл в загранице.

Наконец-то закончилась предполётная лихорадка, шереметьевский аэропорт остался внизу, а гигантский «Боинг» мощно набирал высоту. Бушевавшие во мне страсти постепенно улеглись, я вновь обрёл утраченную было способность непредвзято и трезво ощущать окружающую реальность. Никто, вроде бы, больше не преследовал меня. Все эти сотрудники спецслужб, органов внутренних дел, маргиналы-националисты отходили в зону недосягаемости, на задний план. Однако полного спокойствия на душе не наступало. В подсознании тяжким бременем давила мысль о том, что семья оставалась фактически в заложниках. И несмотря ни на что, нотки ликования робко пробивались из глубин сознания: я вырвался из пут ИХ пристального и всеобъемлющего внимания! Пробуждающийся к окружающей обстановке интерес толкал сбросить скорее наваждение присутствия опасности и оценить реальное положение дел. Смена декораций призывала к тому. И я иными глазами огляделся вокруг. Если бы я только знал в тот момент на какие страшные испытания обрекаю себя в предстоящем грядущем…

Между тем пассажиры в салоне эконом-класса расслабленно откинулись на спинках кресел. Кто-то принялся за чтение журнала, хрустко шурша перелистываемыми страницами. Некоторые сосредоточенно уткнулись в портативные электронные устройства, заняв себя предоставленными в их пользование играми. До моего слуха доносился характерный треск и музыкальные трели этих самых устройств. Другие, надев наушники и отрешённо закатив глаза, отдались обаянию музыки. Впереди меня двое тихо шептались о чём-то своём, прислонившись друг к другу головами, словно пара воркующих голубков. Вокруг стоял дух непроветриваемого помещения, как в пыльном архивном хранилище или хозяйственном чулане. Только, пожалуй, едва улавливаемый аромат каких-то экзотических плодов, прихваченных в полёт моими попутчиками, непривычным возбуждающим фактором напоминал мне, что родина здесь объективно закончила влияние на сложившийся микроклимат. Сам чрезмерно разогретый воздух казался настолько сгустившимся и спёртым, что его можно было ощутить, словно пук ваты в руке.

Ближайшими моими соседями в самолёте оказалась чилийская чета с тремя детьми школьного возраста. Они возвращались домой из отпуска, который провели в Швеции. Я жаждал общения с выходцами из того мира, попасть в который так долго стремился. Мои попутчики тоже не прочь были скрасить время за приятной беседой. Глава семейства Диего – маленький смуглый брюнет отличался непривычной для глаза северянина подвижностью, скорее даже вертлявостью, которая делала его похожим на избалованного недовоспитанного ребёнка. То и дело он суетливо то подскакивал на месте и, азартно жестикулируя, втолковывал что-то своим распоясавшимся не в меру детишкам, то бесцеремонно лез в сумочку жены и доставал оттуда салфетку, чтобы вытереть вспотевший лоб, в то время, как та – женщина европейской внешности, опустив веки, пыталась вздремнуть в этом хаосе. Собственно, он первым и заговорил со мной.

– Не правда ли, очень душно в салоне? – скороговоркой обращаясь ко мне, протараторил Диего по-испански.

Я совершенно не знал языка той страны, в которую устремился, а посему ответил моему собеседнику необъятной располагающей улыбкой и угодливо закивал головой. Брюнета это вдохновило и он стал более активно приставать ко мне. На что мне оставалось лишь глупо улыбаться и согласно кивать в такт. Через некоторое время новоявленный знакомый вперил в меня вопрошающий взгляд, видимо, ожидая ответа на какой-то свой вопрос. Я же, ни черта не понявший его, отчётливо ощутил, что впервые столкнулся с языковой проблемой. Что же было делать? Этого я пока не знал. Но латиносы удивительно коммуникабельны. Несмотря на то, что его беседа не находит взаимности, Диего продолжал обращаться ко мне – немому соучастнику одностороннего диалога. Непостижимое упорство!