Ольга Кислова - Три жизни

– Анастасия Андреевна Меньшова. Но рассказы о бабушках будут позже, а сейчас пойдемте приготовимся к сегодняшней ночи.

Дмитрий взял Елену за руку и прошептал:

– Я просмотрю весь участок, что где растет, да и вообще – что здесь находится. А вы похозяйничайте по дому.

Дети и мать принялись распаковывать вещи в огромном зале. Комната была почти пуста. В ней стоял старинный комод, трюмо-зеркало и огромный круглый стол с шестью табуретами вокруг. Стену украшали картины и вышивка. В зале – четыре окна, из-за чего он казался еще больше и светлее.

Когда все вещи перекочевали в комод, который был пуст, Лена отправилась на кухню готовить ужин, а дети побежали осматривать весь дом.

Из зала они перешли в большую спальню, видимо, именно здесь спала их прабабка. Комната была чуть поменьше зала, но тоже очень просторной и светлой. Посреди комнаты стаяла большая дубовая кровать с резными ручками на углах, а в изголовье висел портрет красивой молодой женщины.

– Женя, посмотри, – удивленно произнес Андрей. – Это же наша мама.

– Да, но только как-то странно одета: платье расшито золотом и шляпа такая сейчас не в моде.

– Женька, да это ведь старинный наряд, такие носили в старину.

– Ой, Андрюша, это, наверное, и есть наша прабабушка.

– Пойдем, скажем маме, а?

– Нет, вначале все осмотрим, – серьезно сказала Женя, и они стали проверять все остальное. Помимо кровати и портрета, в комнате находился большой шкаф во всю стену, по обе стороны от него уютно расположились две маленькие тумбочки.

– Андрюшка, смотри, что я нашла! – выкрикнула Женька, доставая из тумбочки большую ветхую книгу.

Брат подошел поближе к сестре. Пристально разглядывая старинную книгу, он провел рукой по волосам, поправляя их и в задумчивости, так и оставил ее на макушке.

– Знаешь, Женька, здесь, наверное, по старинке написано. Или вообще не по-русски. Может, потом маме покажем, она у нас все знает. – Андрей посмотрел на младшую сестру, которая вертела в другой руке какую-то вещь, и спросил: – Ты еще что-то нашла?

Женя протянула брату небольшую шкатулку ручной работы. Резная, с замысловатыми зверьками, она могла приковать к себе все любопытные взгляды. Дети долго и старательно открывали шкатулку, но так и не смогли ее открыть. Дверь отворилась, и в комнату вошла мама. От неожиданности Женя и Андрей вскочили, выронив на пол свою драгоценность.

– Что вы притихли, проказники? – спросила мать, стараясь не рассмеяться, увидев выражения детских лиц.

Очнувшись от неожиданного появления матери, дети протянули маме книгу и шкатулку, которую подняли с пола. Лена аккуратно взяла её и через несколько минут сообщила детям, что эта книга называется библией, и она считается священной. Библию дети положили обратно в тумбочку, а шкатулка не открывалась даже в руках их мамы. Переключив своё внимание на портрет, Андрей, ткнув в него пальцем, закричал:

– Мама, там портрет, там твой портрет!

– Это прабабушка, – поправила его сестра.

Лена очень долго рассматривала портрет своей бабки и, наконец, вздохнув, сказала:

– Мне говорили, что я очень похожа на неё, но что я ее точная копия – это для меня открылось впервые. – Мать наклонила голову, её лицо стало серьёзным, а глаза витали где-то в другом мире. – Моя мама часто рассказывала о бабушке Насте, – произнесла мать, ни к кому не обращаясь. – Она говорила, что бабушка была необыкновенной женщиной.

– Анастасия, ты сегодня же выходишь замуж за графа Никольского, – сказала мать, Мария Николаевна, и с высоко поднятой головой хотела выйти из комнаты.

– Но ему тридцать шесть и он вдовец, – закричала ей вслед непокорная дочь. – Я не хочу, я не пойду, я не буду, я лучше умру-у-у.

Завывания Анастасии разносились по всему дому. Прислуга шныряла по всем закоулкам поместья в страхе, как бы не попасть на глаза хозяйке, не то – жди взбучки за всё ещё не приготовленный наряд для бедной девочки. И как только рука поднимается у старой карги на бедного ребенка?

– Не пойду, – кричала Настя. – Он старый, у него есть сын, который старше меня, – слёзы заволакивали пеленой глаза, но Насте было все равно, она лишь хотела одного, – убедить свою мать. – Мамочка, мне ведь всего тринадцать, я боюсь его.

– Меня не задевают твои слезы, Анастасия Андреевна, – неумолимо отвечала мать; всегда вытянутая по струнке, она походила на драгоценную трость с ажурным набалдашником. Худая, высокая, с лицом, которое, казалось, досталось не той женщине. Характер никак не сочетался с прекрасным ликом этой суровой непреклонной гадюки. Холодная красота очаровывала, притягивала к себе, но и отталкивала, натыкаясь на презрение, читающееся в глазах женщины.