Леонид Гиршович - Против справедливости

Ноцерет, «дярёвня наша» идет-грядет сама собой, «переваливаючись», будням навстречу. Реб Ёсл сдал за эти дни. Куба скоро женится, придется надстраивать этаж. Глядишь, Яшка вообще перестанет бывать дома. Исчезнет на все четыре, как ветер в поле. Что же она будет делать? До сих пор она не беспокоилась о грядущем дне. При малом росте не заглядываешь далеко, нет других опасностей, кроме тех, что прилегают вплотную. Свои страхи ближе к телу. Что бы там ни говорил Куба, Яшенька ее утешает: «Живи сегодняшним днем, предоставь Кубе думать, что будет да как».

А Яков все пугал Яшку: «Что из тебя будет?» А что из него должно быть? Царь Иудейский – что еще?

– У тебя же нет профессии, чем ты будешь семью кормить? Ты должен овладеть ремеслом.

– Греки презирают ремесло.

– Мы не греки, за них все делают рабы, а мы сами себе рабы.

– «Мы не рабы, рабы не мы».

– Кого ты слушаешь? Их вот-вот пересажают. И ты кончишь темницей. Не посмотрят, что ты еще пацан. Это плохо кончится.

– Что – плохо? Что ты знаешь? Дано ли тебе знать, где исход горных потоков? А может, я пророк?

– Пророк из Галилеи? Он делает мне смешно. У тебя в голове такой же ветер, как у твоей мамочки. Я тебе добра желаю.

– Добра? Злейшие враги человеку домашние его.

Бет-Анья – первое селение по дороге на север. Где-то мелькал Яшкин таллит. Но две питы с яйцом и луком, которые она для него берегла, оставались нетронуты. Яшкин таллит, успокоительно маячивший в поле ее зрения, оказался тюком на спине осла, хозяин которого страшно развеселился:

– Что-то новенькое, до сих пор только гои превращались в ослов.

Когда тебе не до шуток, чужие шутки оставляют ссадины.

– Не видали мальчика в полосатенькой рубашечке? На голове шапочка, волосы, ну, такие… худенький, на меня похож… – она кидалась ко всем и, не дожидаясь ответа, бежала дальше.

– Может, он ушел с рыбарями из Капернаума?

Она побежала их догонять.

– Не видали Яшуа из Назарета? Худенький, рубашка в полосочку…

Добрый народ, рыбари ее пожалели, но что они могли ей сказать?

– Нет, женщина, поспрашáй кого другого. Может, кому другому он попался на крючок.

Яков нагнал ее.

– Успокойся. Когда ты его в последний раз видела?

Но она сама сделалась как рыба: рот разевала, а выговорить слова не могла.

– Я не… знаю, когда…

– Ангелов надо поспрашивать, – «посоветовал» Юдька, – что, Машиаха не встречали?

И схлопотал в глаз.

– Маленькая, маленькая, а лупит, как модифицированная катапульта «Вулкан-16», – сказал он, прикладывая к глазу сребреник.

– Ну, че-че-го б-боишься, ме-ме-медведи в го-горах не водя-дя-тся, – сказал Шимик, которого напугал медведь.

Яшка-Ёсий внес свою бесполезную лепту – от скудости своей. Он предложил запечатлеть лик Яшуа и всем показывать: может, кто узнает.

– У меня получится не хуже, чем у греков [12] Закон запрещает иудеям изображать человека. .

– Что с Яшенькой? – спросил реб Ёсл, дремавший в тени ослика. – Куба, где мы?

– В Вифании, тату.

– Уже совсем близко до Иерусалима.

Через час они входили в Овечьи ворота. Знакомая картина: у Бет-Хисды теснились чающие движения воды.

– Разделимся, – сказал Куба, архистратиг этого малого воинства. – А то мы как самаряне ходим всей мишпухой. Ты, Шимик, спускаешься от Маханэ Левит до Эзрат Нашим (от Стана Священников до Женского Подворья). Яшка обходит азару снаружи (Храмовую площадь, обнесенную стеной).

– Как, всю?

– А ты что думал? – сказал Юдька. – Это тебе не дощечки мишками разрисовывать.

– Юдька, – продолжал Куба, – от ворот Никанора идет ему навстречу. А я осмотрю Улам и Кодеш (Залу и Святилище). Мэрим останется с ослом и татой. Встречаемся на этом же месте.

Реб Ёсл никак не мог взять в толк, из-за чего такой сыр-бор.

– Ах, Яшка… – понимающе кивал. Но, быстро расплескав запас понимания, спешил пополнить его снова: – Что за шум, а драки нет?

– Тату, Яшеньку потеряли, – Мэрим давно уже перешла на «тату».

«Больше я его никогда не увижу, – подумала она. – Нет сил терзаться неизвестностью. Где-то же он сейчас есть… Живой, полуживой, бездыханный… Какой уж есть… Какого ни есть вида… Ангелы, выньте мою душу, заверните в нее мои глаза и отнесите на то место. А тело отдайте дяде Захару, пусть возьмет свой жертвенный нож и рассечет этого маленького вола, который выпил ручеек… Козлик, козлик. Что-то же от него осталось, где-то же оно есть? Хоть мертвый. Хоть какой. Согласна потерять живого, но обрести мертвого. Хоть какого».