– А что, и расскажу… А ты уже взрослый дяденька, должен понимать, что если кончаешь в девочку, получается ребеночек! – сказала Виолетта и замолчала.
Мы прождали почти минуту.
– Ну да… Расскажет… Когда очухается, – махнул рукой Ильин, – Ладно, нам пора.
И пошел в коридор одеваться. Я вышел следом, проводить. Щелкнул выключателем. В сумеречной прихожей стало светло.
– Держи краба, – Ильин протянул мне руку, – Когда вернешься, заходи.
– Не вернусь, – сказал я, – Но спасибо.
Ильин позвал Альму. Альма буквально выпрыгнула в темный холодный коридор вслед за хозяином. Я закрыл за ними дверь и вдруг, впервые заметив бывший дверной глазок, забитый теперь деревянной пробкой, представил Виолетту сидящую у стены с открытыми невидящими глазами, вернее, видящими что-то, чего не видел я, и мне стало страшно.
* * *
Она стояла перед запертой балконной дверью и смотрела на улицу. Там по натоптанной снежной дорожке в сторону автобусной остановки шли два силуэта – человек и собака. В комнате было прохладно и темно, но свет включать не хотелось.
– Ну что, – спросила она, – проводил?
– Проводил, – сказал я и сел на пол спиной к батарее.
– Хорошо, – сказала она и уселась рядом.
Контраст холодного воздуха и обжигающего тепла давал настоящее первобытное ощущение уюта. Виолетта уже не казалась такой странной. Запах ее чистого тела, густое дыхание провоцировали меня. Захотелось до нее дотронуться, притянуть к себе, нашептать каких-нибудь глупостей… Но мне не хватило смелости. Я встал, дошел до своего матраса, взбил смятую подушку и, не раздеваясь, залез под старый, изъеденный молью плед.
– Я вижу людей, которые живут… жили в этой квартире… Сорок лет назад, – сказала вдруг Виолетта.
– Призраков, что ли? – не понял я.
– Нет. Не знаю как объяснить… Мы живем в этой квартире сейчас, а они сорок лет тому назад. Одновременно с нами, только сорок лет назад. Понимаешь?
– Понимаю, – сказал я.
– Они здесь жили вчетвером. Муж с женой… С дочкой. Ей пять или шесть. И совсем еще маленький малыш.
– Маленький?
– Да… Четыре месяца.
– Так это какой год?..
– Пятьдесят первый.
– За два года до смерти Сталина получается.
– Наверное.
– А как ты их видишь?
– В первый раз это было полгода назад… На кухне. Я собралась что-то мыть, кажется – тарелку, потянулась включить воду и увидела ее руку, как она кран повернула, и потом ее. Я так заорала… Она не заметила… Как будто кино смотришь изнутри. И все как будто прозрачно и в то же время по-настоящему. Как голограмма.
– Прикольно.
– Ага, я чуть не съехала на этом приколе.
– А голоса… о чем они говорят… не слышишь?
– Нет, слава Богу. У них ребенок постоянно плачет. Зубки, наверно, режутся.
– И как они жили в этой однушке вчетвером?..
– Так и жили. Вон в том углу стоит детская кроватка малыша. А там, у окна, где ты, спит Настя. Это их девочка. А здесь, на синем матрасе – они сами. Утром отец ведет девочку в детсад, и до семи дома только мама с малышом. Дружно жили… Живут.
– А сейчас ты их видишь?
– Картинки нет, но ощущение присутствия есть. Дети спят, а они на кухне.
– А как ты узнала имя девочки?
– По детсадовской бирке на одежде. Я знаю, как их всех зовут. Кроме малыша.
– И как?
– Его зовут Сергей, ее – Катя, Екатерина. Салтыковы. Из Ленинграда. Эвакуированные. Остались после войны. У них, как я поняла, были какие-то проблемы там. Потому и остались. Очень интеллигентные люди.
– Видимо, происхождение подкачало…
– А что ты смеешься? Может быть и происхождение. Да, наверно, так и есть. Наверно… Точно. Я видела у них старые фотки с царскими офицерами… Иногда мне кажется, что они меня слышат… Катя… Не знаю… А почитай что-нибудь свое. Ты ведь обещал.
– Обещал… Хорошо. Только одно.
– Пусть будет одно.
– Ну слушай…
Я закрыл глаза, стараясь вспомнить начало написанного накануне, как мне тогда казалось, незаконченного текста:
Четыре черных галеона, вплывают в комнату ночную,
И воздух сумрачный едва ли раскачивает кливера.
Печальных всадников на синем пространстве зеркала рисуя,
Ложатся бархатные тени на край каррарского ковра.
Четыре беркута, четыре, четыре папских капеллана
С кормы слетают в изголовье ко мне, молчание храня.
Как будто в плаванье небесном, минуя призрачные страны,
Четыре черных капитана искали именно меня.
Как будто сон о невесомом небесном острове не снился,
Где в странном гульбище, в разгаре нездешне сдержанных пиров,
Сбежав играючи от взрослых, я ненароком заблудился —
Как полночью в уснувшем доме – в одном из множества миров.
Читать дальше