Дмитрий Шадрин - Граффити

– Тебе надо лучше питаться. А то ты бледная, как поганка, – сказал Саморядов.

– Ну, спасибо за бледную поганку, – девушка надула губы, изображая обиду. Может, и вправду обиделась. Разве такую поймешь? У таких как она семь пятниц на неделе.

– Я же любя, – Саморядов улыбнулся.

– Я так и поняла, – сказала Даша.

Тут вклинилась Дашина мать. Она строила из себя девочку-подростка. Камилла Николаевна была в короткой джинсовой юбке, желтом свитере со смайликом на груди. Ее дочь пыталась выглядеть и вести себя как взрослая женщина. На Даше был строгий серый костюм. Мать и дочь словно поменялись ролями и прикидами. Мимишным голосом Камилла Николаевна потребовала, чтобы Саморядов проваливал. Саморядов взял бланк объявления и, облокотившись о ресепшн, что-то написал. Он придвинул бланк Даше. Даша взяла листок и вслух прочитала:

– Срочно требуется Бэнкс. Оплата по договоренности… Вы телефон не указали, – сказала Даша.

– Если Бэнкс захочет, он и так меня найдет, – сказал Саморядов.

– Что еще за Бэнкс? – Камилла Николаевна вырвала бланк из рук дочери, перечитала, хмуро посмотрела на Саморядова. Он улыбнулся. Она разорвала бланк. – Проваливай уже.

– Вот так всегда, – Саморядов вздохнул. Никишина заколыхалась от смеха. Саморядов вышел.

3—4

Когда он спускался по лестнице, его накрыл и окутал смутный страх, который уже невозможно было не замечать. Как же муторно на душе. Какой же он, Саморядов, неприкаянный. Он словно бы исполнял непонятную роль в непонятной пьесе. Человек в состоянии перманентной дезориентации. Такому только и остается, что переливать из пустого в порожнее, перебиваться разговорами ни о чем и с кем попало. Или искать доморощенного Бэнкса… Короче, надо напиться. Авось и отпустит тревога.

На площадке между третьим и вторым этажом из облупа на стене выглядывал глаз, нарисованный простым графитовым карандашом. Он косился на потолок. Остановившись, Саморядов посмотрел туда же, куда и графитовый глаз. Там не было ничего, кроме слегка колыхавшейся серой паутины. Саморядов посмотрел на стену и похолодел. Теперь графитовый глаз уставился прямо на него. В глотке пересохло, а в животе заурчало. «Не духовной жаждою томим», – подумал Саморядов. Он поспешил вниз, ощущая как в затылке ковыряется графитовый глаз.

В полутемном вестибюле сбоку припеку от выхода сидела за столиком вахтерша. Ираиде Викторовне Чинаровой было далеко за шестьдесят. Когда-то она работала секретаршей главреда. С той поры у нее остались темно-рыжие букли и яркий макияж. Она коротала время за переносным телевизором, перемежая детектив по НТВ с мелодрамой на втором. Она подозрительно из-под очков глянула на Саморядова.

– Не рано ли? – спросила она

– Обстоятельства, – он улыбнулся, подумав добродушно: «Ведьма старая». Вышел.

Снаружи подозрительно обнадеживала прохладная ясность. Взбалмошное мартовское солнце размывало и выбеливало голубизну небосвода. Из-за старого дома выплывали облачка. Казалось, что это комья снега отрывались от крыши и, обретя невесомость, поднимались в небо. «Среда, 13-е» – с усмешкой процедил Саморядов. Обходя лужи, Саморядов стал спускаться по Карлу Марксу. Время от времени ноги скользили и разъезжались. Наледь. Водостоки весело перестукивались между собой на языке перкуссий. Посредине проезжей части двое гаишников обмеряли дорожной рейкой колдобину, залитую лужей. Саморядов рассеянно поглядывал на проходивших мимо студенток и пытался забыть графитовый глаз. Но глаз как будто бы продолжал сверлить и расковыривать затылок. Какая же все-таки дребедень лезла в голову. Избавиться от нее можно было только одним способом – накатить.

Взгляд то и дело натыкался на странные рисунки и надписи. На стенах размашисто и небрежно было начерчено «АКТ», «ШЛЕМ», нарисованы какие-то пиктограммы, которые могли обозначать все что угодно и в тоже время ничего. От всего этого стала раскалываться голова, заныло сердце, что-то колючее и щетинистое заскреблось в желудке. Надписи и рисунки тревожили и раздражали. Казалось, что они были перевоплощениями, вариациями и мутациями все того же графитового глаза. Улица оборачивалась одним сплошным облупом, из которого на Саморядова сыпались картинки. Высматривая их, Саморядов как будто бы сам себя накручивал. Ему нужен был хоть какой-нибудь повод, сорваться и обнулиться. Он загонял себя в тупик, выйти из которого можно было только через разливайку.