Эмануил Бланк - Сочинения. Том 9. Антидепрессант

Стол возглавлял Янкель Вайнзоф – старший брат моих бабушек. Его жена Ита, как всегда, прошла обычную процедуру подначиваний. Все знали о ее фанатичной любви к единственному сыну.

– Ну, Ита, зуг а пур ворт (скажи пару слов, идиш), как твой сынок, Абраша?

– Пуцинэй, зол мир зайн фар зэй, – произносилось и немедленно продолжалось, – зол мир зайн фар даны бэйнер (чтобы все плохое за тебя досталось мне, идиш. Буквальный перевод первого выражения немного неприличен)

При этом, Ита начинала так самозабвенно обнимать и зацеловывать своего Абрашу, что слеза наворачивалась сама собой у всех присутствующих.

Были, конечно, Абрам Зицер со своей Марусей и доченькой Фаней. Я, как всегда, все упрашивал его очередной раз показать, пробитую на войне руку.

Она скрывалась за чёрной перчаткой. Работая билетёром в кино, вместо моей бабушки Ривы, ушедшей на пенсию, Абрам научился прижимать билеты обездвиженной ладонью и отрывать краешки здоровой рукой. Многим Сокирянцам он так и запомнился. С чёрной перчаткой и доброй улыбкой до ушей.

– Моряк-моряк!, – любил он называть меня после того, как мне купили настоящий морской костюмчик с бескозыркой, – запомни, я родной брат твоего деда Менделя. Жаль, что он погиб в гетто. Умный, юморной, всем нам он был большим товарищем

После первых же выпитых рюмок « бронфн» (водка, идиш), Абрам краснел на все своё круглое лицо с ямочкой на подбородке.

Он тут же становился главным рассказчиком и завладевал вниманием всех мужчин. Временами, он украдкой оглядывался на дам, болтавшим о своем, и частенько приглушал голос.

– А зойны фел! (такая проститутка, идиш). Смеяться он начинал первым, увлекая не только взрослых, но и меня. Я хорошо запомнил все контексты, где упоминались двусмысленные слова и выражения

Баба и Роза носились, подавая тарелки, как угорелые. Папа с мамой, как и положено молодежи, обсуждали последний фильм.

На мнение бабушек и прочих аксакалов, они дерзко заявляли, что старики, дай Б-г им здоровья, в современном кино, уже ничего не понимают

– Легко так говорить, когда тебе тридцать, – обижалась Роза

Симон был невысок, но очень кряжист и широк в плечах. Видимо сказался тяжелый физический труд на смолокуренном заводе. По его словам, он толкал там тяжеленные вагонетки.

Где-то через месяц после торжества, приехал Саша. Его сразу устроили в десятый класс. Был он очень энергичным, занимался гантелями и строго запрещал мне даже подходить, не то, что трогать тяжеленные железяки.

Симон легко справлялся с воспитанием сына. Тем более, что тот учился очень прилежно. Сколько я не наведывался на их половину дома, столько раз наблюдал, как Саша делал домашние задания и внимательно вычитывал гору учебников.

Только раз, помню, он привязал Сашу к столу и запретил выходить из дому. Я тут же вызвался помочь, предложив Саше тихонько развязать и освободить из заточения.

– Меня же папа наказал, – ответил парень с достоинством, – я и сам могу все развязать, но отец обидится. Ему итак нелегко жилось

Успешно сдав экзамены за школу, Саша получил аттестат зрелости и снова уехал в Сибирь. Закончил медицинский. Быстро защитил кандидатскую и докторскую. Работал в Иркутском институте эпидемиологии. Был экспертов ВОЗ и принимал активное участие в погашении эпидемий в Монголии и странах Африки.

Помню, уже после смерти Симона, он несколько раз приезжал к нам в Тирасполь. Останавливался у своей сестры Верочки, заходил в гости и к нам.

В семидесятом, его послали гасить вспышку холеры в Одессе. Они с папой, помню, выпивали красноватый подкрашенный спирт и долго гуляли вокруг нашей пятиэтажки. Саша с удовольствием рассказывал, как всего за месяц, работая круглые сутки, профессионалы справились с опаснейшей эпидемией. В Одессе погибло чуть больше ста человек, а в недалекой Турции, свыше сорока тысяч.

С гордостью читал, потом, об Александре Марамовиче скупые газетные заметки. Там эпидемиолог упоминался, вместе с другими героическими врачами, спасшими Союз от зловредных холерных вибрионов.

Веру, старшую дочь Симона, я встретил позже, когда они с Мишей и Розочкой приехали в Сокиряны. Моей сводной сестричке уже исполнилось четыре, а мне ещё предстояло дожидаться этого возраста до самого первого августа.

С Розочкой все возились, как с писаной торбой, как настоящим чудом. И недаром. В клубе ее усадили за старенькое пианино, пригласили Полянских – самых известных скрипачей и музыкантов. Те играли на волшебных скрипках и сопровождали все еврейские свадьбы.