Валерий Радомский - Я – душа Станислаф! Книга пятая

******

Душа Станислаф не сразу-то и понял, что неожиданно прочувствовал себя земным человеком. Будто ему в лицо сама Подкова плеснула запахом комки, а бирюза в серебре шуршащего Азовского моря, разбежавшись на все стороны, помчалась холодной далью сибирского озера. Запах травы опоил да так, что он стал сбивать носками туфель снег впереди, даже поверив, что комка у него под ногами.

Голова заметалась: совсем рядом где-то – его любимые надувные горки. Ух, как же он с них скатывался! Жёлтые, красные. Там же – и турник, на котором не столько подтягивался, сколько хвастался крепеньким и пахнущим юностью телом. Но что-то ещё, защемившее важностью и дорогим, что память не вернула, и – поблизости ведь совсем, ощущалось теплом не солнечного дня. Оно, это лишь согревшее из пережитого Станислафом, манило радостью. Что это могло быть, рядом с городским пляжем? Но тут как тут и – боль, …так больно от него, а готов претерпеть кручину даже в удовольствие, чтобы, вспомнив, что же это, помчаться к нему со всех… «Со всех ног!» – подумалось Душе и душу снова залила тоска, слепая и оттого молящая о понимании: не помнит что это.

Наваждение было недолгим, но приятным. А главное – долгожданным. Ещё оно успело подарить трепетный лиловый горизонт, где небо целовалось с морем. Ещё – ласковую теплоту тоненьких пальчиков Кати, им возлюбленной семиклассницы, спрятавшей свои школьные банты под розовый ворот платья по случаю их свидания на пляже и отдавшей ему свою ручонку как жест согласия: быть им любимой, а для него – ею желанным. И личико её со следами пломбира на губах подарило волшебство улыбки.

Как же приятно! И как же горько, вспомнив такое, нежное и завораживающее, осознать, что видения нежат и завораживают всего-то картинами памяти! Но Душа был счастлив и от этого. Впервые – немножечко счастлив, в промежутки земного времени и пространства. Потому и его глаза, всё ещё бежавшие в даль воображения – что…, что ещё?.. – сияли слезами радости.

Значит, не спроста он часто гуляет, в воображении, по пляжу «Детский» города Геническ, а Подкова постоянно поэтому и притягивает его к себе, в свои песочные берега. И зелёные глаза особенной женщины и мужской голос, одновременно строгий и нежный – отсюда: из прежней человечьей жизни Станислафа в этом городе на море. Эту жизнь он, Душа, покинул – по какой-такой причине? И наверняка кто-то горюет по нему, земному, или – некому?! Не зелёные ли глаза горюют?.. Не голос ли, что ворвался в кедринскую жизнь-смуту, примчался? Зачем?!

Не в первый раз эти вопросы беспокоили Душу. Но ни Подкова, ни таёжный ручей не отражали лица того, кто прожил такую короткую земную жизнь: 16 лет, шесть месяцев и 23 дня. А глаза о многом могли рассказать! И унаследованный от Станислафа голос, если бы Душа мог себя услышать – тоже! Ведь слышать себя – не услышать правду о себе, прежнем. Этого люди как раз и не хотят – боятся, отгораживаясь мнимой забывчивостью, потому что самое большое разочарование – разочарование в себе самом, а поиск разочаровавших приведёт в конечном счёте к собственной тени. Душа не боялся наступить на такую тень, себя из земного прошлого, а наступив – шагнул бы в ней, не боясь и не оглядываясь. Пока что обрывочные воспоминания лишь приблизили его к желанию – вспомнить всё! Не вспомнил, но и не забыл это «всё». И он страстно, навсегда, желал сберечь в себе запах азовской комки и образ Кати, пробившийся сквозь плотную и липкую до омерзения паутину его сегодняшних проблем.

Оказывается, что он любил земную девочку. Не он, конечно, и всё же: Станислаф любил её пылкой юношеской душой! И этот чувственный и явственный трепет воображения, и отголосок шёпота моря и дыхания Кати, возвращающейся памятью нежили Душу Станислаф. Но и будоражил вопрос: только ли для любви дана человеку душа?

До ответа было далеко, как до первого сруба посёлка. Сруб вдали чернел крышей и густо дымил, высоко, дымоходом. Сравнение напросилось само: внутри – огонь, он может сжечь в доме всё и всех до пепла, но разожжён для тепла. Наверное, так и душа: сожжёт безумством или согреет разумностью!.. Оттого чаяния человечьи должны лишь пламенеть надеждой в ожидании.

– Конечно! Конечно! – крикливо и утвердительно произнёс Душа, будто бы на берегу он был не один и не себя в этом убеждал: надежда в ожидании – это и есть то, что успокаивает страстность, чтобы жар сердец не обжигал и не сжигал, а намерено согревал. И главное – бережно.

…Шаман засеменил по льду, за ним понеслись его душеохранители, волки на волков, держась друг от друга на расстоянии одного прыжка – путь в Долино долгий, в обход Кедр, а капитан Волошин выехал к железнодорожному узлу ещё на зорьке.