Татьяна Герингас - Свет в окне

При всех противоречиях и нервозности, маме удалось, как любят говорить в народе, «поставить детей на ноги». Мама, да и папа тоже, гордились ими в глубине души.

Маша, окрылённая своими успехами, представила, что момент настал: она повзрослела и никто и ничто не может уязвить её. Но нет: мама, её самое любимое на свете существо, как-будто только искала момента и ситуации, чтобы придраться, задеть, поиздеваться, как-будто наслаждаясь реакцией Маши, уже скрученной в нервной дрожи, с воспалённо-лиловыми щеками…

…Маша вспоминала и думала: «Я ведь не хочу сводить счёты или обвинять! Мне всю жизнь хотелось подойти к ней, притронуться, поговорить!» Но нет, никто и никогдане выслушал её, не подарил ей ни слова, ни ласки, ни любви. Ей припомнилось, что, как-то, возвратившись с курорта, мама клюнула её в щёку сухим поцелуем при встрече, и Маше показалось, что мама устыдилась проявленных ею эмоций на вокзале. Маше хотелось близости, привязанности, доверия и доверчивости! А что хотелось маме? Об этом Маша не имела никакого понятия. Ведь её – Машу – интересовали только её, Машины, проблемы и ущемлённость. А что же было с мамой? Была ли она счастлива? И, может быть, её настрой был направлен не против детей и всего окружения, а являлся реакцией (и уже привычной) на неудовлетворённость собственной жизнью? Утверждать, что мама не любила своих детей – невозможно и несправедливо. Конечно, она любила своих дочерей, любила своей любовью, которая не была понята или была не так понята.

Маша любила маму, как ей казалось, беззаветно и глубоко, но безответно. Чего же она ожидала? Всего того набора, с высочайшим мастерством выходящего из под пера великих мастеров – сочинителей, коих Маша читала и перечитывала с самого детства, была заворожена лживым миром чувств, красоты и поклонения. Она поняла, что не хочет быть в плену чужих эмоций, чужого опыта и отказалась от, типичного для всего её окружения, увлечения любой литературой. Её тянуло углубиться и разобраться в собственном нутре: проникнуть в свой мир чувств, выявить своё отношение к жизни, к людям – задача нелёгкая… Но, в последствии, как ей казалось, ей это удалось…

Как бы то ни было, бесконечные брожения дум и рассуждений не приводят ни к чему. Загадка остаётся загадкой, а разгадки нет. А жизнь? Суета, да и только. И, если бы человеку суждено было бы знать это ещё до своего появления на свет, он бы отмежевался от всего, что ему предстояло пережить и перестрадать, и он взял бы с собой лишь то, что не разверзало и не ранило душу его, а наполняло бы жизнь его нескончаемой радостью и восторгом; и хоровод ангелов кружился бы над ним, зазывая его своим опьяняющим пением в, неизведанную, утопическую обитель…

Но, куда это я? Неужели – в рай? А где он? За чертой жизни? Да это же сама смерть! Мы – в тисках! Наша партия проиграна; свою чашу скорби мы выпьем до дна.

…А перед глазами возникает вечно повторяющаяся сцена: Маша заплакала – горько, громко; её обидели. А, может быть, не хотели обидеть? Или, наоборот – хотели?

Но никто не бросился ей на помощь. Она спряталась в своём углу, утирая слёзы и сопли, надеясь, что кто-нибудь поднимется со своего места, подойдёт и утешит её. Но нет!

Нет никого! Тебя оттолкнули, приговорили к одиночеству. Плач! Проси о помощи! Рыдай, чтобы обратить на себя внимание! Чьё внимание? Кому ты нужна? Ведь ты – мишень! Вещь! Игрушка, вызывающая желание поиграться или поиздеваться! Вдруг догадка стрелой пронизала всё её сознание: «Ведь мама счастлива! Да, да! Я только что увидела радость в её глазах и всё поняла! Она систематически и расчётливо создавала весь сценарий от начала до конца, ничего не опустив! Как рафинировано! Какой талант и интуиция! Страшно! Ничего не понимаю: ведь ты – единственная моя любовь! Я загипнотизирована тобой! С самого раннего детства ты – моё всё!»

…Маша не помнит, как долго она пребывала в истерике, за которой последовали апатия и отчуждение: отчуждение от всех, от всего и от самоё себя. Маша стояла посреди комнаты, шмыгая носом, глядя в никуда, как, вдруг тёплая, любимая рука, коснулась её руки и потянула к двери: «Пойдём, – индифферентно произнёс любимый голос. – Пойдём в психушку»…

…Маша прислушалась к тишине: отчётливый звук часовой стрелки отбивает секунды. Она машинально пытается подставить подходящую мелодию под стрелочный ритм. Вспоминает, что люди иногда оказываются в курьёзных ситуациях, связанных, например, с похоронами.

Как-то один приятель рассказал ей, что во время похорон его отца, он – сын, и трое его друзей – несли гроб. Вдруг кто-то зашептал в ритме вальса: «раз, два, три; раз, два, три». Все они тихо прыснули от смеха, и гроб чуть не выпал у них из рук.