Игорь Михайлов - Вторник. №16, ноябрь 2020. Толстый, зависимый от дня недели и погоды литературно-художественный журнал

– Так вот я тебе о том же, – одобрительно закивал ему Сергей.

– А вот знаешь, – продолжал Юрий Кириллович, чуть возвысив голос, стараясь перекрыть Сергея, – в храм меня часто тянет. Раньше не наблюдал за собой такого. Хотя заказы патриархии выполнял и в церковках разных бывал, но всё как-то по делу, с финансовым, так сказать, интересом. А тут в храм захожу, как бы это сказать, за надеждой, что ли, какой-то. В этом, я думаю, религия с искусством смыкается. Искусство ведь тоже во имя надежды творится. Надежды на то, что всё было не зря. Все страдания людские, все пути-дороги непроходимые, по которым из последних сил шагал человек. Да, в конце концов, ведь это попытка понять смысл самого существования его, человека, на земле. Это от наскальных рисунков ещё.

– Ой, Юра, в какие ты, не побоюсь этого слова, бедри залез, ох-ха-хох, – с усмешкой выдохнул Сергей. – Это, знаешь, брат, надолго, и в сухую не разберёмся. Давай как-нибудь за бутылочкой. Да я ещё гитару возьму. Как хорошо. У тебя дача есть с камином?..

– Пойми, Серёга, – остановил его Просекин, ухватив за лацкан пиджака, – речь веду не о какой-то там киношке-развлекухе. Это, уж прости за пафос, святая память, это бессмертие, это вечность.

– Ох-хо-хох, Господи ты боже мой! – сокрушённо вздохнул Сергей, – Ну взрослый же ты человек, дедушка, поди, уже…

– Пока нет, – тоже вздохнул Юрий Кириллович и костяшкой указательного пальца смахнул выкатившуюся, скорее всего от ветра, слезу.

– Ну, не важно, – хмуро дёрнул головой Сергей. – Рассуждаешь, говорю, как мальчик. Романтические сопли какие-то. Ты уж не обижайся. Вот ты меня лучше пойми: не нужно такое кино сейчас. Поколение next выбирает Pepsi. Им развлекаться-отвлекаться хочется. На хрен им о смерти думать и смотреть, страдать там, сопереживать. Как это? Пить будем, гулять будем, а смерть придёт – помирать будем. И всё! Им как в компьютерной игре надо: снаряд полете-э-эл, полете-э-эл, полете-э-эл, медленно так, как в масло, в танковую броню влип – во кино! Или там танкист обгорелый… Ничё ему больше не надо, только свои сиськи, санитарка, покажи. О, последнее предсмертное желание! Настоящий-то сгоревший в танке боец на том свете обхохотался. Но ему доходчиво объяснили, что наш уважаемый режиссёрище этот аттракцион не во имя него и памяти о нём, а во имя зрителя придумал! Это зрителю такая херовина с изысканным пафосом подаётся. И всех устраивает. Забавно! Цирк на дроте! Как, кстати, выражаются наши украинские коллеги. Когда-то работал на Довженко. Вот. А ты хочешь, чтоб они думали, зрители наши бедные, переживали, помнили. Да они уже разучились. Им кино подавай, подобное чёртову колесу, то есть колесу обозрения: вроде высоко, вроде страшно, но без полёта и без крыльев. Их так уже приучили, точнее – приручили. Нашему государству-то такой пипл выгоден. УОП – умственно ограниченный потребитель.

Они опять оказались на мосту. Стояли, опершись на его перила, стояли и смотрели на воду. На ней то и дело играли солнечные зайчики или вдруг проплывало, играя мрачными лиловыми оттенками, большое маслянистое пятно.

– Ладно, давай прощаться, – разворачиваясь к Просекину, Сергей выпрямился, выпятил грудь, разминая плечи, и протянул руку. – Мне пора в мой «Домашний уют», в норку мою.

– А может, всё-таки попробуем? – грустно спросил Юрий Кириллович.

– Нет, нет и нет, – отрицательно покачал головой Сергей. – Пойми, это огромная и неблагодарная сегодня работа. Как ты себе представляешь? Надо же сценарий делать, а рукопись, воспоминания те, утеряна.

– Я вспомню, – уже теряя надежду, всё же пытался настаивать Юрий Кириллович. – Начнём работать, и я всё вспомню.

– Да брось ты! Ладно, всё, прощай!

Юрий Кириллович удержал его руку:

– А я, Сергей, жить не смогу, если всё-таки не сделаю это. Меня будто кто-то молит об этом.

– Ну, Бог тебе в помощь, – Сергей опять перекрестился на надкупольные кресты храма Христа Спасителя. – Дерзай, пытайся. Знаешь анекдот? Сталин говорит Горькому: «Алэксэй Максымовыч, ви напысалы замэчатэльный роман „Мат“. Настало врэмя напысат роман „Отэц“». Горький говорит: «Вряд ли я уже смогу, Иосиф Виссарионович». А Сталин: «А ви попытайтэсь. Попытка нэ пытка, правыльно я гавару, товарыщ Бэрия?»

Он рассмеялся, отнял свою руку:

– Ну, будь здоров! Здоровье, кстати, главный капитал: без него фиг чего добьёшься. Удачи тебе и прощай.

– До свидания, – нехотя ответил Просекин. – А я вот верю, что не забудешь ты наш разговор.

– О-ой, верь, пожалуйста, только у меня столько всего… Мне бы твои заботы. Пока!