Владимир Хотилов - Песня о погибших пилотах

Носки из натуральной шерсти – вещь необходимая. Мальчик это почувствовал, когда в промозглый день стоял на крутом берегу, и в этих носках ему было тепло. Семья недавно переехала жить с южного морского побережья ближе к северу, на холодные берега раздольной реки, и мальчик только привыкал к новому месту. Тёплую одежду заботливые родители купили ему в универмаге, единственном в городе, а вот шерстяные носки для него связала бабушка, которая жила в деревне, где он гостил лишь несколько раз.

Осенняя река, отражая нависшее над ней угрюмое небо, казалась мальчику мрачной, и теперь, после моря, он удивлялся тому, как люди могут купаться в такой коричнево-ржавой воде… На следующий год, когда короткое лето заглянуло в эти края, мальчик купался в реке со своими сверстниками, уже позабыв про необычную речную воду, от которой теперь веяло свежестью и пахло рыбой.

Возвращаясь как-то с пляжа, он обратил внимание на автомобиль с красным крестом на кузове цвета ячменного кофе, каким мать поила сынишку по утрам, добавляя в него сгущённое молоко. Проходя мимо, мальчик заметил торчащие из него человеческие ноги. Это было тело утопленника, лежащее на носилках и накрытое сверху серой простынёй, из-под которой выглядывали лишь белые голени и ступни ног в тёмных носках.

«Мужик… нырнул с лодки, пьяный, видать… и не доплыл!» – послышался рядом чей-то молодой голос, а мальчик шёл, никого не замечая, и только оглядывался на ноги утопленника. На них были изношенные хлопчатобумажные носки с дырками на мозолистых пятках, и мальчик, устыдившись вида чужих дырявых носков, почему-то надолго запомнил увиденное. Правда, потом, став взрослым, уже не считал, что носить дырявые носки зазорно. И в самом деле, если глава всемирного банка, и прочие очень важные персоны прилюдно шастают в дырявых носках, так чему стыдиться простым смертным?!

Но тогда он так не думал и носил всякие носки: новые, старые, однако никогда не надевал дырявых. Дома простые носки, обычно, штопала его мать, реже отец, а вот худые шерстяные носки штопала, распускала и вязала из них новые бабушка в деревне.

Многодетная бабушка имела статус матери-героини и даже получила за это от государства орден материнской славы какой-то степени. Но когда самый младшенький из детей окончил сельскую школу, а затем без родительского согласия подался поднимать целину в далёких казахских степях, то её материнская душа лишилась покоя. Деревенский парень, поработав трактористом на целинных и залежных землях, был вскоре призван и отправился оттуда служить в советскую армию, а старушка совсем высохла от бессонных ночей и переживаний по беглому сыну.

Обеспокоенные родственники привезли угасающую бабушку в город и показали её знакомым врачам. Про доскональное специализированное обследование в ту пору не могло быть и речи. Городские врачи никаких патологий у худеющей бабушки не обнаружили, правда, один эскулап сказал тайком её старшей снохе, что у старушки, наверное, рак и она, похоже, долго не протянет.

Бабушка сохла не от болезней, а от душевных переживаний. Чуткое материнское сердце тревожилось не только за младшего сына, оно ещё что-то подсказывало ей о грядущей большой беде, хотя старушка ещё не знала, что её сынок – старший сержант ракетных войск несёт теперь службу уже на далёкой и неведомой ей Кубе.

Бабушка жила в деревне, а мальчик в городе, поэтому он не видел её душевных страданий, зато он замечал, как отец этими осенними ночами запирался в спальне и зачем-то подолгу слушал трескучую радиолу. Мальчик не знал, зачем он это делает, как не понимал, зачем большие пацаны во дворе дали ему странное прозвище – Боб.

Когда он посмотрел красивый цветной фильм про одного подростка, почти ровесника, и его отца – бывшего американского лётчика, где тревожно, но гордо звучала песня про отважного пилота Боба Кеннеди, погибающего в бою, то мальчик стал иногда задумываться.

«Я же не американец и не пилот… И причём здесь я?» – спрашивал он сам у себя, а когда оставался дома совсем один, то негромко и чуть обиженным голосом бубнил себе под нос слова из той песенки:

– Какое мне дело до всех до вас? А вам до меня!

Сейчас то время вспоминалось с трудом… Да, он стоял в очередях за хлебом, сливочное масло в магазинах давали по норме – полкило в одни руки, а мужики страдали без курева. Ещё мальчик слышал, что когда он вырастет и станет большим, как его папа, то наступит какой-то коммунизм.