Виктор Улин - Вина

– Разрешите мне ето сделать, товарищ гвардии старший лейтенант! –над командиром навис Сема Холодивкер.

По штату разведроте пулеметчик не полагался, но не всегда можно было решить задачу одними ножами и автоматами. Этот боец – здоровенный рыжий детина, бывший одесский амбал – был в роте пулеметчиком. хотя такой по штату и не полагался. Но не всякую задачу можно было решить лишь ножами и автоматами, потому Неустроев не возражал, чтобы Сема везде таскал с собой трофейный немецкий пулемет – железную жердь с конусовидным барабаном, куда укладывалась длинная патронная лента.

И сейчас Холодивкер, привычно опираясь на пулемет, как на посох, вышел из строя:

– Мне по причине национальности никакой « СМЕРШ» не страшен.

Одинцов отметил, что о советской контрразведке СМЕРШ бойцы все чаще говорят с таким же презрительным страхом, как о каком-нибудь СД.

– Нет, Семен, – отстранил его командир.

– Но мне ж можно! Шо я, не знаю… Я ж еврей. Мне ж за ето ничего не будет!!!

Страстным, почти умоляющим жестом он схватил Неустроева за рукав. Одинцов почувствовал, как его опять пробивает нервная дрожь.

– Не разрешаю! Н-не р-разрешаю!! Сержант Холодивкер – встать в строй! – рявкнул Неустроев, отбрасывая Семину руку, кипя страшной, черно-красной яростью. – Кому приказано – аат-ставить! Р-рота, р-разойдись, н-ну!!

Бойцы отступили, непонимающе переглядываясь, но зная крутой нрав своего командира. Одинцов стоял на месте, опять чувствуя проклятое головокружение.

Неустроев выпрямился. Медленно, точно все еще на что-то решаясь, взвел затвор своего автомата. Бросил злобный взгляд на Одинцова. Потом – на немцев. И опустил оружие.

– Холодивкер! Пулемет мне!– вдруг страшно закричал он, покраснев и напрягшись так, что по сторонам лба жутко вспухли веревочные жилы . – Пулеме-оот!!!

Сема легко, как камышинку, протянул оружие.

Неустроев судорожно выхватил его из могучей ручищи, бросив за спину свой автомат и не удержался, покачнулся от тяжести, припал на колено. Потом отбежал к избе, плотно прижался спиной к бревенчатой стене. И вскинул тяжелый пулемет, держа его перед собой двумя руками, как таран.

– Хайль Гитлер! – донесся, как сквозь вату, чей-то сдавленный вопль.

В ушах Одинцова вспух горячий, пульсирующий шум. Он не услышал очереди – догадался о ней лишь по огню, косо и длинно рванувшемуся из короткого, как воронка, надульника. И еще по тому, как заметались, валясь друг на друга черные эсэсовские мундиры.

Что-то неестественное произошло у него со слухом – он не слышал выстрелов, но совершенно отчетливо различал страшный треск тяжелых пуль, бьющих почти в упор, выдирающих кровавые мясные клочья их падающих тел. И еще – звон разлетающихся гильз и ураганно быстрый, напоминающий треск толстой разрывающейся парусины, огонь пулемета, который, как живое существо, бушевал в руках старшего лейтенанта Неустроева.

Центральная улица встретила шумом и суетой. Никодим Илларионович медленно шагал по краю тротуара, в стороне от толпы пешеходов, под самыми стенами домов – за которые в случае необходимости всегда можно ухватиться.

Навстречу и обгоняя его спешили озабоченные люди. Каждый куда-то торопился, боясь не успеть, точно от этого зависела его жизнь. Город подернулся пузырьками и шумел, медленно закипая огромным утренним котлом.

Никодим Илларионович зачем-то попытался представить, что именно видят сейчас ласточки, чьи крики вились над высокими крышами. С бреющего полета город, наверное, казался нагромождением мрачных домов с частоколом телеантенн. А внизу, на самом дне улицы, пестро шуршала толпа, равнодушно обтекая прихрамывающего старика в сером милицейском мундире.

И сверху, конечно, чудилось, что этот жалкий старик, вырядившийся с утра в тесный и давно уже не имеющий к нему отношения мундир, есть совершенно чужеродное тело в общем потоке. Он, очевидно, выжил из ума и ковыляет не торопясь, сам не зная куда. И вообще ему следовало бы сидеть дома, чтоб нелепой фигурой своей не мешать движению молодого, озабоченного города.

Наверное, так думали и встречные, раздраженно обходя и толкая его локтями. Но если б знали они – все, бегущие к своим конторам, все, кому кажется, что их дело самое важное, а их спешка самая спешная…

Стоило лишь подумать о своих планах, как сердце снова облилось страхом: что случилось бы, если кто-нибудь из окружающих вдруг на секунду проникся телепатией?!