Лада Белановская - Путешествия за грань

Наша пролётка раскачивалась на рессорах, преодолевая ухабы и выбоины старой мостовой. От этого глубокого качания было немного страшно, моя душа замирала от радости, и хотелось в такт качке подпрыгивать и взлетать ещё выше, до самого неба. Бабушка посмеивалась, но её руки крепко держали меня сзади и не давали вырваться и взлететь.

В то время, в конце двадцатых годов, я была совсем мала, мне ещё предстояло вырасти и открыть для себя мир вокруг. Самой освоенной для меня областью мира был бабушкин дом и двор, его обитатели и те наши знакомые, кто часто к нам приходил.

Собственно, наше довольно просторное жилище было не отдельным домом, а половиной большого деревянного дома, длинным фасадом с высокими арочными окнами, смотревшим на Тихомировскую улицу. Дом был разделён на две половины каменной стеной-брандмауэром, и каждая его половина имела своё отдельное парадное с двустворчатыми входными дверьми. Двери были массивные, с красивыми медными ручками. Наша ручка всегда сияла, она была предметом особой заботы нашей домоправительницы Мани. Выше, на полотнище двери, недоступная для моих глаз, висела красивая медная табличка. Будучи поднятой на нужную высоту, я любила гладить пальцем завитки ещё непонятных для меня букв. Мама мне читала:

⠀

Я давно подозревала, что главный человек из всех, кто окружает меня, это моя бабушка Евгения Павловна. Табличка подтвердила это окончательно и бесповоротно. Мне, как и всем маленьким детям, было почему-то очень важно выстроить для себя субординацию окружающих меня людей. Как всякому живому существу в жизненной системе координат мне нужна была единая доступная пониманию точка отсчёта.

Детская душа изначально настроена на абсолют во всём и не признаёт никакой относительности. Кстати или некстати, но мне приходит мысль о точно таких же повадках собак и многих других братьях наших меньших.

В другой, не нашей, половине этого длинного дома проживал его владелец. У него бабушка снимала нашу большую квартиру вместе с частью двора и дворовыми постройками. Хозяин дома был необщительным человеком, его редко можно было увидеть во дворе. Обычно он выходил из дома вечером, и соседи с ним здоровались, называя по имени-отчеству, он же, молча глядя в одну точку перед собой, лишь приподнимал соломенную шляпу и молча кивал головой. В облике и поведении этого человека, которого все за глаза называли непонятным словом дьякон, мне всегда чудилось что-то таинственное. Мне казалось, что дьякон – это человек вроде колдуна или волшебника, и я глядела на него во все глаза, когда он проходил. Совершенно не представляю, откуда залетела мне в голову эта фантазия, и почему его внешний вид запомнился мне так невероятно подробно.

Мне до сих пор непонятны такие странности человеческой природы. Какой смысл заложен в том, что я так подробно помню этого, чужого мне человека и в то же время столько нужного так легко и безвозвратно улетает из памяти.

Играя во дворе, я видела, как дьяконовы дети плющили свои носы и ладошки на стёклах веранды и с интересом следили за носящейся мимо их окон детской стайкой. Только став взрослой, я узнала, насколько тяжела и опасна была жизнь этих внешне неприметных людей. После установления в Астраханской губернии власти большевиков духовенство подверглось особенно жестоким расправам со стороны властей и ЧК. Служителей культа расстреливали без суда, как врагов революции. В 1919 году вместе с епископом был расстрелян идущий вокруг собора пасхальный крестный ход.

Шли двадцатые годы, в Верхнем и Среднем Поволжье население выкашивал голод, и у властей тогда ещё не доходили руки до «социально чуждых» граждан. Позже, в середине тридцатых, о них ещё вспомнят. Наш домохозяин, бывший дьякон кафедрального собора, старался никак себя не обнаруживать. Чудом избежав расправы во время смены власти, он теперь тихо жил со своим семейством в самой небольшой части своего прежнего дома, выходя только по необходимости.

Двор, расположенный вдоль внутренней стороны дома, состоял из двух половин, на каждую из которых выходило своё дворовое крыльцо и застеклённая терраса.

В самом конце длинного двора напротив всегда распахнутых массивных ворот стояло каменное строение красильни, бывшее когда-то каретным сараем. Красильней владел процветающий в то время меховщик и шапочный мастер, татарин по имени Гаря́й.