Мелисса Бродер - Вскормленная

Заканчивать каждый день на такой изобильной ноте – ощущалось как свобода. И это на самом деле свобода? Маловероятно. Но все эти мои ритуалы помогали мне остаться худой, и если свести понятие счастья к одной-единственной вещи – худобе, – то можно было сказать, что я в каком-то смысле счастлива.

– Вы не поверите, как у меня хорошо получается, – сообщила я доктору Маджуб.

Шел третий день детокса, и я все еще крепко держусь, но вот пришла к ней для сеанса подкрепления, когда погодные предупреждения от матери вдруг сменились более мрачными сообщениями. Посыпались обвинения в дочерней неблагодарности, сформулированные в виде риторических вопросов:

Кто возил тебя на уроки драмы в Пейпер Милл Плейхаус, когда ты была маленькая?

Кто тебя утешал, когда ты не получила роль Эпонины??!

Кто за тебя болел, когда ты поступала в Висконсин??

Вот такой я ужасный человек!?!

Она какое-то время писала, потом прекращала, выжидала несколько часов и писала снова. Вот эти молчаливые часы были хуже всего: время, в которое мне приходилось горевать. Я закрывала один глаз, другим глядела на телефон и воображала, как он ломается пополам – так сидящие шиву [6] Еврейская траурная церемония. рвут на себе одежду. Я не хотела горевать. Не хотела принимать свою потерю – не только потерю общения, но и потерю веры, что переменится моя мать, а не я. От этого возникало ощущение проигрыша. Значит, я чего-то хотела – и не получила, значит, меня в каком-то смысле отвергли. Значит, мои потребности слишком велики для этого мира.

– Это хороший первый шаг, – сообщила доктор Маджуб. – Но если вы всерьез намерены освободиться от голоса матери, нам придется поработать над вашим режимом питания.

По этим ее просторным хлопчатобумажным блузкам, по широким штанинам брюк из органического полотна понятно было, что доктор Маджуб – женщина, которая ест, когда голодна, и прекращает есть, когда сыта. Иногда я видела у нее на столе пакетик фруктового печенья. Видимо, она из тех, кто вполне искренне радуется хорошей груше.

– А почему я не могу оставить все как есть? – спросила я.

– Вас устраивает просто выжить? – возразила она. – Или вы хотите выздороветь?

Я посмотрела на слона из папье-маше, стоящего на коленях на ее приставном столике. Хобот он задрал в воздух, а на стене за ним висел цветной триптих со слонами. Да, определенно она их купила все сразу.

– Я достаточно здорова.

Выходя из ее кабинета, я снова проверила телефон. Новых сообщений нет. Что будет, если мать просто появится у меня в квартире? Умом я понимала, что это вряд ли. Она страшно боится летать и уже десять с лишним лет в самолет не садилась. Но я всю ночь ждала, что она вот-вот материализуется. В каком-то смысле мне даже хотелось, чтобы она вдруг появилась.

Я понимала, что та мать, которую я желаю видеть, – совсем не та, которая приехала бы на самом деле. Это мне объяснила доктор Маджуб, век бы ее не видать. Измученная матерью, обиделась я на Маджуб. Потому что мне бы хотелось вот прямо из ниоткуда достать воплощение той матери, которая мне нужна. Подобная игра-борьба надежды с реальностью – тоже часть проживания горя.

Так что единственный персонаж с материнскими функциями, который я себе оставила, – это Ана, и мне сильнее обычного хотелось ей угодить. Хотелось, чтобы она залила меня похвалами. А еще я поняла, что меня тянет к ней физически. Я это пыталась скрыть, особенно от себя, но оно прорывалось наружу. Каждый раз, когда я мастурбировала, у меня в голове возникала Ана, и когда она появлялась – огромная грудь и тонкая талия, небольшой животик сразу над лобком, пьянящие белые цветочные духи, – я тут же этот образ блокировала. Мне становилось стыдно, как будто я фантазировала про собственную мать. Но на четвертую ночь детокса, сонно мастурбируя в кровати, я впервые разрешила себе воображать, что я полностью с Аной. Я была ее дочерью, у меня были менструальные боли. Мамочка Ана меня уложила в кровать, приговаривая, и принесла чашку чая «Харни-н-санс». Я лежала под прохладными простынями, а она меня тихим голосом, почти шепотом спросила:

– Погладить тебе животик?

Она была в розовом купальном халате, он слегка приоткрылся, и в тусклом свете видна была выпуклость объемной груди.

– Ага, это было бы хорошо.

Она действительно хотела меня утешить. Ей самой не терпелось меня погладить, до смерти хотелось. Я чувствовала, что я красива и любима, а она, нежно что-то приговаривая, массировала мне низ живота через хлопковую пижаму (я была в хлопковой пижаме, когда трогала себя, замечтавшись).