Андрей Гальцев - Рассказы

– Есть, но она не коммерческая.

Я вспомнил чью-то фразу: «Человек без мечты – что фонарик без лампочки». И точно, вокруг нас шли люди, горожане, пассажиры земли -все они шли и дышали по необходимости, они просто терпели время.

Кто-то нас обкрадывает – некий враг, завистник жизни. Похоже, дьявол существует, иначе опустошение людей необъяснимо.

Парикмахер трусил вдоль меня с поджатыми губами, сильно озабоченный.

– Куда ты идёшь, собственно? – спросил он, заглядывая.

– Оставь меня, я хочу протрезветь.

– Тогда пошли в парк, там чудная пивная! Куда ты в таком виде, ну? И запах на полкилометра. Я тебя не пущу, кругом жандармы. Ты города не знаешь.

Он взял меня под руку, хотя я ступал твердо. Мысли мои были тревожны, некоторые ужасны, однако ясны. Несчастье, оно сдавило мне душу, как воробышка может сдавить злая рука пионера. Несчастье сквозило везде и глядело со всех сторон. Но я не мог бы формально указать, в каких признаках оно выражалось. Например, во сне предметы обладают добавочным средством выразительности, а именно выразительностью гипноза. Вещи передают (глядящему в сон) свою волю, своё состояние – прямым внушением, одним лишь явлением себя. Вещи во сне тождественны словам, лицам. На самом-то деле и наяву они такие же, только мы слишком заняты и не замечаем их выразительного напряжения, их физиономий. А в тот час я это видел – я словно бы шёл во сне.

За поворотом отрадно клубились деревья. Впереди располагался парк огромных растений! Я ускорил шаг, парикмахер почти бежал, работая локтями, как лёгкий паровоз.

Деревья! Я никогда не видел произрастания замыслов непосредственно из ума, но вот наглядно выросли произведения земли – произрастения. Мы шли в уме мира, под сенью воображённых этим умом деревьев.

На стволах, подобно пятнам на крыльях бабочки, лежал и улыбался свет. Атлантовы стволы держали вознесённую к небу крону; трепетную листву трогала высокий ветер.

По земле неподвижно текла дорожка, плавно заворачивая в будущее, и это так утешало меня… если не видеть плевков и мусора, оставленных на асфальте жильцами нашей общей сказки.

Чтобы не видеть мусора, я поднял взор под испод великанской листвы и этим подал парикмахеру повод посмотреть на меня с медицинской подозрительностью.

Ветер вновь дунул, и парк зашумел. Когда воздух быстро движется – деревья путешествуют. (А что думает обо мне полоумный парикмахер, мне безразлично.)

Пивная въехала под сень трех дубов. Возле неё живописно расположилась ещё одна группа убийц времени, обсевшая огромный пень. Невозможно вообразить, от какого дерева остался такой великий пень. Игроки смотрели сугубо в карты. Тут сидели (угадываю по внешности) бывший художник, обмотанный жёлтым, грязным шарфом; бывший учитель, в замотанных пластырем очках; бывший каменщик с кирпичным лицом; бывший военный, а ныне пальтовой гвардии гардеробщик с невероятно достойным выражением обвислого лица. Они играют очень давно, они устали, но азарт не отпускает их.

– Игра угнетает людей, – заметил я своему спутнику.

– Наоборот! -воскликнул парикмахер и, усадив меня за стол, нырнул в сумрак пивной.

Отчётливо, как луч среди облаков, засветилась мысль: «Пора начинать новую жизнь». Парикмахер принёс две кружки с кудрявыми белыми шапками. Всё-таки он чем-то привораживал меня. Мне хотелось ещё услышать объяснений насчёт того, каков план погружения нашего мира в ад, насчет плавного перехода туда.

Рай на земле – это когда-нибудь, когда все, поголовно все, будут достойны рая.

Соображения парикмахера касательно ада мне показались куда актуальней и ближе по срокам исполнения. В человечестве осталось немного островов духовности (пусть это слово кем-то специально подпорчено, ничего), то есть островов искренности и способности радоваться истине (пусть это слово циниками осмеяно) – радоваться тому смысловому свету, который не льстит нашему эго, но зовет нас превзойти наше пагубное гордое эго.

Россия – самый бесформенный, но самый обширный из таких островов, и я хотел от парикмахера услышать, что именно за это они, режиссёры сознания, вознамерились Россию погубить. За её искренность. Но он был уже не в том духе.

Он принялся приглашать меня на работу – сначала учеником киномеханика, затем взрослым киномехаником. Мы несколько раз сменили кружки. Смеркалось, я пялил глаза на часы, мне очень пора было встать и пойти на пристань, но я не чувствовал достаточно силы для ходьбы. Я оставался, чтобы чуть-чуть отдохнуть: ещё шесть, ещё пять минут… в парке имени пива и отдыха.