Саша Атум - Коты погибают в тени

Отец не может даже говорить – женщина выстрелила ему прямо в щёку, а затем и в живот. Рыжая женщина хотела, чтобы я истязал себя выбором, пока мой отец медленно, мучительно умирает. Она сделает то же с матерью и со мной, если я не соглашусь. Разве был у меня выбор?

– Mutter… Nicht weinen 3 3 Mutter… Nicht weinen – Мама… Не плачь …

Рыжая женщина, эта бестия, всё поняла. Револьвер, что был наготове всё это время, выброшен в окно, словно он был игрушечный. Словно несколько минут назад не он заставил мучительно умирать моего отца. У меня адски заболела голова – виски пульсировали с такой силой, что, казалось, мои мозги вот-вот покинут черепную коробку.

Кукольные реснички Аннамарии хлопнули – усмешка изуродовала её красоту, если это вообще было возможно.

Винит ли меня мать? Я пишу ей письма с фронта, но не получаю ответа. Рыжая женщина, Аннамария, так её звали, обещала, что с ней ничего не сделают.

Сколько раз я представлял тоскливыми вечерами, засыпал с мечтой, что когда я вернусь, мы заберёмся с матерью на крышу, и будем смотреть, как в небесах брезжит рассвет. Видеть её счастливое лицо и думать, что она никогда не постареет.

Я не стал самым смелым рыцарем. Я стал трусливым убийцей.

Мне было жутко тесно.

Мы ехали уже несколько часов, и всё это время я старался смотреть в окно впереди себя, потому что оно было единственным, где можно было что-то разглядеть. К тому же, это отвлекало меня от постоянно преследовавшей меня головной боли.

Лил противный дождь, размывший дороги, и грязь разлеталась от машины по сторонам.

Я ехал на заднем сидении, и по бокам от меня сидели ещё двое офицеров, жутко толстых. Я сидел между ними, стараясь не обращать внимания на жуткий запах их пота и неделями немытых тел. Один из них, тот, что был справа, был очень уж сильно похож на свинью – с маленькими глазками, бочкообразным телом и огромными розовыми щеками. Он что-то говорил водителю, открывая свои сухие потрескавшиеся губы, и запах из его рта – запах гнили и дорогого табака – разносился по всему салону. Второй же офицер явно был иностранцем, говорил с акцентом и вечно хлопал меня по плечу. Как и слова первого, я совершенно не слушал, что он мне говорит.

На переднем сидении, рядом с водителем, спала Аннамария. Её волосы, всё такие же короткие, были как всегда аккуратно уложены. Они вечно переливались ярким золотом на солнце, так, что мне приходилось жмуриться. Она была немногословна – я не знал даже, сколько ей было лет, хотя выглядела она, сколько себя помню, лет на двадцать пять, не больше. Словно и не знала, что такое старость.

К Аннамарии я испытывал смешанные чувства. Я старательно убивал в себе эту смесь омерзения и…

Это была очень красивая и опрятная женщина, яркая, но холодная и высокомерная. Она почти никогда не проявляла эмоций, по отношению ко мне могла лишь изредка издеваться и, как мне казалось, прекрасно знала о моих к ней чувствах. Ещё – она часто щурилась, будто подозревала что-то.

Вообще вся Аннамария – ком противоречий. Её внешность никогда не гармонировала с её внутренним миром. Иногда мне казалось, что внутри неё лишь пустота, чёрная, бесконечная, страшная – я даже видел это иногда. Да-да, когда она сидит, смотрит тебе в глаза, и чёрные бездны зрачков смотрят втебя. Неживые, бесчувственные, без эмоций – просто две чёрные дыры, без света. Даже когда она настигала свою жертву, пытала её, вырывая из неё всё самое сокровенное, она оставалась холодным неприступным камнем.

Я никогда не знал, с чем можно сравнить её глаза – но однажды ко мне в голову пришла мысль, что это можно сделать с серебром. С этим серым металлом, который для меня всегда был холоден. Холоден и дёшев, как ни крути.

Ходила она всегда бесшумно, что очень пугало нас всех. С собой она всегда носила какой-то тонко-ощущающийся голодный страх. Её щёки всегда горели алчным огнём.

В полный голос она говорила, лишь когда я был маленьким, но после всегда и со всеми говорила лишь шёпотом. Как ни странно, все и всегда слышали её короткие фразы.

Несмотря на то, что она опекала меня в недолгий отрезок моего детства, учила стрелять, исполнять приказы, и не смотря даже на то, что изредка я питал к ней страсть – я ненавидел её. Ненавидел всем сердцем, потому что любовь всегда была сильнее зла. Любовь к mein Vater не давала мне заходить далеко, и она всегда, каждый чёртов день, пробуждала во мне острое желание медленно ломать её пальцы, слышать её крики, и долго мучать её за всё то, что натворила она со мной. Не знаю, насколько ужасны должны быть пытки, чтобы разорвать сердце такого чёрствого человека. Но сколько раз я рисовал в своей голове образы её мук! Стены самой толстой церкви задрожали бы от страха и ужаса, какие муки я готов был заставить её испытать.