Давид Павельев - Сто причин сойти с ума

…здесь, в добровольной изоляции, не видя ни красоты, ни уродства, я вынужден выходить на прогулку, чтобы не вызывать недовольство доктора, искренне беспокоящегося о моём здоровье. И тогда мне приходится контактировать с остальными пациентами. Например, с прокурором. Странно, что он и в самом деле был прокурором. Ему-то не нужно примерять на себя чужую личину. Почему-то этот некогда солидный, а ныне осунувшийся, лысеющий человек испытывает ко мне неподдельный интерес, будто бы я замышляю какое-то преступление.

В первое утро он подошёл ко мне с шахматной доской. Не терпящим возражений тоном большого начальника он осведомился без всякой вопросительной интонации:

– Сыграем?

– Я играю не очень хорошо, – как мог вежливо ответил я. Мне хотелось побыстрее от него отделаться, но это оказалось не так просто.

– Бросьте, молодой человек. Это не отговорка. Главное, знаете правила.

– Но мне не нравится шахматы.

Он сделал вид, что удивился.

– Зря. Вы, я вижу, человек честный. А честные люди любят играть по правилам. В шахматах, видите ли, нельзя преступить закон. Даже самую малость.

И мне пришлось играть с ним. Вдобавок, он учинил мне настоящий допрос.

– Я вижу, вы совершенно не интересуетесь тем, что происходит за стенами нашего уютного заведения.

– В самом деле.

– Если хотите, я оставлю вам мои газеты. Доктор великодушно снабжает меня ими каждое утро.

– Неужели в них есть хоть капля правды?

– Правда? Да её-то я в них и не ищу. Мне всё известно и так. Через мои руки прошло столько свидетельских показаний, что я знаю обо всех нынешних героях больше их самих.

– Зачем же тогда читаете?

– А затем и читаю, что «развесистая клюква» – это то, что мне как раз надо. Человек нуждается не в правде, а в сказках. Ран они не лечат, но обезболивание непременно дают.

– Странно слышать это от вас.

– Что же странного? А ведь вы тоже считаете, что я совершенно здоров.

Я сделал вид, что меня задели его подозрения.

– Мне-то какое до этого дело? Я не сую нос в чужие дела.

– Да бросьте. Жажда справедливости – двигатель любого человека. А я, по-вашему, нахожусь здесь совершенно не справедливо. В лечебнице должны быть только страждущие душевной помощи, а не отставные чиновники, прячущиеся от всего света.

– И ничего такого я и не думал.

– Конечно. Вы думаете по-другому, потому что не знаете всей картины. Это, знаете ли, у нас всеобщее бедствие – видим, как извивается что-то длинное и толстое, и думаем, что это змея. А на деле это слон, чей хобот торчит из-за угла. Так и в моём случае. Вот знайте: ни одной копейки казённых денег на моё «лечение» не потрачено. Я человек не бедный, и потому самолично оплатил своё здесь пребывание. А заодно пожертвовал крупную сумму на медикаменты настоящим пациентам. Справедливо это, по-вашему?

– Нет.

Он действительно удивился.

– Это ещё почему?

– Это несправедливо по отношению к вам.

Прокурор горько усмехнулся.

– Вы прямо как доктор. Я уже устал с ним спорить. После всего, что я сделал, я по-человечески просил его: «Ну придумайте же мне какой-нибудь диагноз – только и всего! У вас же их чёртова уйма, тысячи страниц в этих ваших справочниках. Неужели ни один не подойдёт?» А он заладил: «Ваше место не здесь, а там! Вспомните, кем вы были. Вы всегда говорили только правду, делали то, что считали полезным обществу. Таких как вы – считанные единицы! И только потому, что вы пошли на принцип и стали жертвой провокации, вы сдались. А ведь вы здоровее любого из них! Это несправедливо по отношению к вам, и я хочу сделать всё, чтобы снять с вас ярмо и вернуть в строй».

– Так может, он прав?

– Нет, юноша. Он не прав. То есть, в общих чертах, это, разумеется, похоже на правду. Но не в сути проблемы. Я действительно был неподкупен. Все взяточники и казнокрады города боялись меня, как огня. Я знал о них всё: кто, когда, с кем и сколько. И я не остановлюсь не перед чем, чтобы отправить их всех за решётку. Я не просто боролся с коррупцией. Я хотел искоренить её. И плевал я на доводы, что это извечная наша русская беда – так говорят только бездельники, которые хотят не решать проблему, а кормиться за счёт простых граждан. Я знал, что плюю против ветра, и никогда не боялся нажить себе влиятельных врагов. А их-то у меня было как раз предостаточно! Сколько раз они пытались свалить меня с должности! Строчили доносы, подбрасывали улики, чернили в продажных газетёнках. Ничего не выходило. Весь город знал, что я чист. И знаете, я стал эдаким живым символом Честности. Можно, наверно, делать правое дело тихо и незаметно, вот только лично я не знаю как. А я должен был говорить, обличать, срывать маски. Повторю, я ничего не боялся. Нет, я конечно, не камикадзе, и мне знакомо это чувство, иначе я действительно был бы почти сумасшедшим. Но по-другому я не мог: если тобой движет идея, она сильней инстинкта самосохранения. Я чувствовал невероятную силу, ведь я был не один – со мной все лучшие люди города. Я не мог дать слабину! Но они дождались своего часа. И какого! Когда все главные хищники затаились, на взятке попался один мелкий чиновник. И взял-то он совсем ничего – по нынешним меркам копейки. Но я набросился на него со всей яростью, вцепился в горло. «Как посмел ты нарушить клятву и обмануть доверие народа? Ответишь по полной, чтоб другим неповадно было!» И он ответил. В суде я запросил ему максимальный срок, и его посадили – такой я был тогда авторитет, что никто не сомневался в моей справедливости. А потом выяснилось, что взял он не ради своей корысти, не ради обогащения. А ради маленькой девочки, его племянницы, которой требовались деньги на лечение за границей. Так бывает, что бюджет на нашу медицину разворуют, вот и приходится лететь в иностранные больницы, где оборудование лучше. Так что вы думаете: я был слишком строг к этому чинуше? Надо было во всём разобраться и принять смягчающие обстоятельства? Он ведь единожды оступившийся, может, простить его? Да ничего подобного! Я прав и нисколько в этом не сомневаюсь!