Сергей Васильев - Васильцев PRO

– Бздынь! – срикошетил о воду заряд дроби.

– Ох, ма! – совсем расстроился Ваня, потому как тоже нырнул. А куда тут денешься, когда в тебя дробь летит?

– Вжик! – пролетел заряд там, где тот только что был.

– Не стреляй – это крыса! – заорал сисадмин, обдирая с лица ошметки тины.

– Какая я тебе крыса?! – не поверил Катапультов и снова вскинул ружье.

– И че? – проявила любознательность крыса, всплыв на поверхность.

– Бу – бух! – пальнуло ружье.

– Ну, ё! – расстроилась ондатра, и снова нырнула под выстрел.

– Бздынь! – срикошетила дробь.

Сисадмин Ваня ничего не сказал, потому как пускал пузыри. Звук «Вжик» возле уха немного его раздражал.

– Вот, псих! – ондатра вынырнула в третий раз.

– Просто камикадзе какой-то! – Слуцкий всплыл и понял, что Катапультов уже перезарядил ружье.

– Не …! – выдохнул сисадмин.

– А че? – спросил Катапультов.

– Бу – бух! – повторило ружье.

– Да пошел ты! – решила крыса уже под водой и так же отправилась в хатку.

– Бздынь! – срикошетила дробь и унеслась к далекому лесу.

– Вжик! – попрощался заряд с нырнувшим Ваней.

– Щас! – успокоил себя сисадмин мечтой о возмездии. И преодолел водный рубеж. На голом энтузиазме. Который и использовал. Прямо сразу.

Получив в бубен, Катапультов немного полевитировал и осел. В ближних кустах. И там утратил интерес к красотам природы.

А сисадмин Ваня Слуцкий решил, что в охотники он уже посвятился. Принял крещение. И это по любому круче компьютерной графики.

Вечерело.

Мужики по засидкам разошлись. Только фарта не было.

А я и вовсе у костра остался. После случая с кабаном (см. роман «Право на одиночество») я по лесу с ружьем ходить не люблю. Все больше истории смотрю. А какие и рассказываю, бывает. Коли слушателей найду.

Вечерело.

Менеджер Костя ушел на вальдшнепиные высыпки. Вычитал в книге, что такие бывают. Он у нас знатный книгочей. Только главу про ориентирование на местности пропустил. Это точно.

Так что в этот раз все рассказы у костра были про снежного человека. О ком же еще, коли всю ночь окрестности то воют, то вопят. Все в разных местах. И всякими голосами.

Мы поначалу тоже орали. Но без взаимопонимания.

Утром пришли делегаты из соседней деревни. Сменяли менеджера на пару бутылок.

Тут как раз особо рьяных охотников в машину складировали. Тех, кто охотой насытился. Окончательно.

Костик же нас восхитил. Сказал, что забыл, где Север и Юг, куда дел ружье и за каким сюда приехал. Но счастлив совершенно.

С ним и Прокопыч согласился.

Даже Ленич, который знает, как козе больно, ничего не сказал. Но это совсем другая история (см. роман «Terra Incognita», ч.1)

ПРО КАБАНА. ТРАГИЧЕСКОЕ.

(Членам Лиги защиты животных и беременным женщинам читать не рекомендуется)

Это случилось лет десять назад. Стояла та пора осени, когда деревья растеряли уже свои листья и походили то ли на небесные трещины, то ли на щетки. И эти щетки соскребли с неба всю голубую краску. Только рябина сохраняла привязанность к ярким цветам. Красные грозди на фоне зеленоватых елей.

Птицы улетели. Дождь и тот ленился падать на землю. Облака лишь кое-где взбухали мыльной пеной на сплошном сером покрывале. Даже оказавшись на природе, я продолжал мыслить урбанистическими категориями, накладывая их на окружающую первозданность.

Дни точь в точь походили друг на друга. Казалось, что время заблудилось в этом плешивом осеннем лесу. И состояние покоя перетекало в тебя, даже если ты пытался остаться в стороне. Я люблю это безвременье года больше всех остальных времен. И чахлый лес, где листья тихонько переговариваются под ногами, и нет необходимости думать о чем-то еще. Монотонность пожухлой травы. Прозрачность мира. И тишина, которую слышишь даже за собственным дыханием и куролесом гончих у ног.

Я спустил отменную гончую пару со смычка. И они ходом бросились в лес. Заводила Рыдал готов был выпрыгнуть из собственной шкуры. А умница Дара демонстрировала сноровистость породистой выжловки в расцвете лет. Ей вовсе и незачем спешить с таким кавалером.

Я успел снова погрузиться в свои мысли, когда неожиданно близко раздался отчаянный вопль выжлеца, помкнувшего на глазок. К его заливистому баритону, который почти не разрывался на отдельные взбрехи, скоро присоединилось ровное бухтение Дары. Подвалила и она. Гон пошел. Собаки гремели почти без сколов. Заяц двинул по малому кругу, норовя скорее уйти на лежку, и опытные собаки не отпускали его больше чем на сотню метров. Я определил направление гона, остановился на чистине и стащил ружье с плеча. Переложил поудобней и стал ждать. Зверь появился вдруг, одним прыжком перелетев половину просеки. Я вскинул ружье, почти не целясь. Бухнул выстрел. Заяц перевернулся через голову, упал и заплакал: "Ой мамочки! Ой-ой-ой, – причитало бьющееся на просеке существо. – Ой, мамочки!" Плачь – настоящий детский плачь – как иголки втыкался в уши. Я выстрелил еще раз. Удар дроби швырнул тельце в сторону, искалечив задние ноги. Но заяц остался жив. Плачь перешел в хрип, перемежаемый всхлипыванием: "Ой, больно, ой!" – звенело в ушах. Руки сами разломили ружье. Пальцы дрожали, и мне никак не удавалось выдернуть из стволов прикуковевшие гильзы. Я все дергал и дергал, суетился как зверь, сам себя загнавший в клетку. Этот хрип, этот крик прилипал к коже, гнал меня прочь. Но ноги не шли. Секунды спустя, вылетевший из леса Рыдал в одно мгновенье прикончил умирающего зайчишку.