Виктор Улин - Зайчик

Да, все случилось чересчур гладко. И оглядываясь потом на начало своего падения, я с горечью думала, что именно эта гладкость меня и погубила. лучше бы все произошло по-настоящему ужасно, мерзко и больно – лучше бы он разорвал меня так, что пришлось бы сшивать! – кончилось бы разоблачением и бурей бабушкиного гнева. Это ранило бы меня, но рана порождает иммунитет. Но все миновало без сучка, без задоринки; во мне не осталось ни страха, ни оскорбленности, ни даже памяти о грандиозном домашнем скандале – ничего такого, что смогло бы удержать меня в дальнейшем от повторения того же самого! – и это стало прямой дорогой ко всему дальнейшему.

Я спокойно проучилась почти весь девятый класс. На вечерах не происходило больше ничего особенного, меня никто не зажимал в раздевалке и не пытался насиловать. Жизнь шла обычно, только в душе моей повернулся невидимый выключатель, дав зеленый свет всему, что еще год назад было неизвестным, не для меня существующим и запретным.

И когда в мае – опять в мае, будь он проклят! – меня вдруг позвали на домашнюю вечеринку к совершенно незнакомым ребятам, я даже не удивилась, точно давно этого ждала. Про ту компанию, объединявшую парней и девиц из разных классов, по школе давно ползли темные, будоражащие слухи. Но я отправилась туда без тени сомнения. Я все еще оставалась беспросветно глупой, точно имела фарфоровую голову, а внутри была набита опилками. Меня прельстило приглашение: оно было первым в жизни – ведь до сих пор, помеченная знаком сиротства и бедности, я жила вне общего круга, все развлечения обходились без моего участия. Почему же меня ни с того, ни с сего вспомнили и пригласили? Не знаю. Может быть, им стало известно, что первый раз со мной прошел без проблем, и теперь можно все? Или виной послужила моя проклятая грудь? А, может, им просто не хватало одной девицы для парности, и я подвернулась случайно и была вообще им неизвестна? Впрочем, это неважно. Важно то, что я туда пошла, наврав бабушке, что отправляемся всем классом поздравлять историка с Днем Победы.

Господи, ну зачем…

Сейчас мне кажется: лучше бы я тяжело заболела накануне, или сломала ногу по дороге, или попала под машину, или с крыши свалился бы кирпич – что угодно, лишь бы судьба вмешалась и выставила любую преграду на моем пути. Но нет, судьба все еще мною играла, и по дороге « на хату » со мной ничего не случилось.

Я никогда прежде не бывала в гостях у сверстников, и меня поразило все с самого порога. И приличная квартира, и красиво накрытый стол с совершенно взрослыми приборами – то есть нет, опять в воспоминания вклинивается мое нынешнее « я », а тогда я, конечно, не знала, как пируют взрослые – крахмальной скатертью, рюмочным хрусталем и бутылками. И то, что мы оказались совершенно одни без родителей. И еда была не сравнима с той, которой пробавлялись мы с бабушкой или угощались во время редких визитов к ее подругам, таким же старым и нищим, как она. В общем, все казалось необычайным и сразило меня наповал. Я не выпила ни капли, с одного раза поняв, что спиртное создано не для меня, но все равно была хуже пьяной.

Сидя за столом, я напряженно ждала, когда же начнется нечто из ряда вон выходящее, укрепившее за этой компанией дурную славу. Но время шло, а ничего не происходило; разговор вращался вокруг невинных дисков и тряпок, не было даже привычной порнографии, которую я ожидала. Я уже начала разочаровываться, думать об излишнем злословии школьных сплетниц, как вдруг одна из девиц сказала – пора, пожалуй, и развлечься. Я не поняла, как именно, но сердце мое забилось испуганно и одновременно сладко.

Мы освободили середину комнаты, сдвинув стол в угол, расселись в кружок на толстом пушистом ковре и стали играть в « бутылочку ». Бабушка как-то раз упоминала эту игру как символ мещанского разврата, и я имела представление о ее правилах. Но здесь оказалось все иначе; мне пояснили, что игра идет во французском варианте: попавший под бутылку должен не целоваться, а снять что-нибудь с себя. Тот же, кому останется нечего снимать, должен будет… ну, в общем это самое. Я была человеком новым; меня – признаю правду! – сразу обо всем предупредили и предложили сначала просто посмотреть со стороны. Но во мне бродил хмель потрясения, я была без ума от счастья, что меня приняли на равных в компанию сверстников – и я согласилась на все.

И началась игра. Серебряное горло бутылки из-под шампанского поначалу меня обходило. Но указывало почему-то постоянно на девиц – и они, хихикая, расстегивались. С непонятным чувством – то ли в шоке, то ли в неясном томлении – я на них смотрела. Я впервые в жизни видела полураздетых женщин; бабушка даже от меня пряталась при переодевании за ширму. Эти же сидели спокойно, в красивом импортном белье, еще более развратные, чем если бы были совсем голые. А потом бутылка вдруг уперлась в меня, и в комнате сразу сделалось тихо – вероятно, все-таки никто не знал, чего от меня можно ждать. Я зажмурилась и вдруг ясно-ясно представила, как сниму сейчас платье и все увидят ту жалкую, перештопанную рванину, которая была надета снизу, и это казалось самым страшным позором, гораздо более ужасным, нежели просто демонстрация своего тела. Я набрала в себя побольше воздуха и, самовластно нарушив правила, несколькими рывками содрала с себя сразу всю одежду – и верхнюю, и среднюю, и нижнюю.