Алиса Ханцис - Аквариум. Музыкально-пластическая драма в трех частях с прологом и эпилогом

Поначалу они еще делали вид, что придумывают для мамы, но к исходу лета журнал начал жить сам по себе. В нем появились рубрики «Вопросы без ответов», с загадками собственного сочинения, и «В мире всего», куда они вклеивали отпечатанные узкими столбиками новости – как им самим казалось, уморительно смешные. Чтобы столбики были ровными, приходилось заранее размечать рукописные черновики. Кропотливую работу поручили сестре, и она, высунув язык от напряжения, считала знаки и отмечала, где надо добавить пробел или перенос. Она же рисовала заголовки, добавляла рамки и быстро снискала уважение братьев за аккуратность и каллиграфический почерк.

Начался учебный год. Мик по-прежнему ходил на костылях, но худшим его опасениям не суждено было сбыться. Главный хулиган класса ограничился тем, что назвал его Гнойным, а с другого конца социальной шкалы ехидно поинтересовались, как пишется «остеомиелит».

– Да пошли они, – беззлобно сказал Тео. – Может, тебе эта грамотность нафиг не сдалась. Бывают же профессии, где буквы не важны – вот моя, например. Ты лучше спроси его, как пишется… – он кинул на сестру взгляд через плечо и выдохнул конец фразы в самое ухо брата.

– А что это? – спросил Мик с опаской.

Ответ был дан всё тем же шепотом, и оба покатились со смеху.

На следующий день Мик триумфально взял реванш, задав свой вопрос ехидному отличнику. Хулиган оказался в числе немногих, кто в полной мере оценил шутку, и Мик был восстановлен в правах.

Они доделали тогда свой журнал и начали второй номер. А потом брату стукнуло четырнадцать, и ему подарили магнитофон.

– Как вам удается сочетать несочетаемое?

– То есть?

– Вы работаете в очень разных, даже полярных, стилях…

– О, это легко. Я по гороскопу Близнецы.

Он всегда знал, кем станет. Немногие верили, что такое бывает – тем более с ним. Дольше всех не верила сестра. Он уже заканчивал школу, планы были определены, а будущее ясно, как пень, но Тина сказала:

– Невозможно знать свое будущее.

Кто-то, кажется, спросил ее – а кем она станет, когда вырастет?

– Без понятия. Я знаю только, кем я была.

– Когда?

– В прошлой жизни.

– И что же ты помнишь из прошлой жизни?

– Я была художницей, рисовала картины. Но они никому не нравились, и я покончила с собой.

– Как?

– Не помню. Как-то красиво.

Он тогда подумал, что ей удивительно идет это имя. Тин-тин-тин – шаги по жестяной крыше. И глаза у нее были болотные. Тео смотрел на сестру, и женский голос у него в голове зловещим басом пел про реинкарнацию.

Но сам он знал про себя всё, хоть Тина и говорила, что из тысячи мальчиков со скрипочками и папками для нот лишь один становится настоящим музыкантом.

Наверное, если бы учеба не давалась ему так легко, он бы бросил её и придумал себе другое занятие. Музыка никуда бы не делась – она и так окружала его со всех сторон. Он стал бы журналистом или переводчиком, и в его машине не затихала бы магнитола, а вечерами он бы брал уроки игры на саксофоне у полуспившегося джазмена из дома напротив. Может, так было бы даже интересней. Но выбирать не пришлось. Память его оказалась цепкой не только на знаки – он читал с трех лет – но и на звуки, и на моторику. Игра на пианино была всего лишь игрой, неспособной убить страстной тяги к музыке во всех ее видах и формах.

Был в этом и другой приятный момент: музыкальные успехи, так льстившие родителям, позволяли с чистой совестью забивать на школьные уроки. Потому что либо одно, либо другое, и разве можно так нагружать ребенка, у которого на носу очередной экзамен по специальности – пусть он даже прогулял все каникулы и потом ночами мучал и соседей, и инструмент. Учителя, как правило, всё понимали и смотрели сквозь пальцы. Но нет правил без исключений.

Сидя за партой на своем козырном месте – у окна галерки, – Тео мог с закрытыми глазами определить, какой проходит урок и кто его ведет, и слышать учителя ему было для этого совершенно необязательно. Где-то всегда царила напряженная тишина, где-то летали из угла в угол, как шарики жеваной бумаги, редкие шепотки, и только в этом классе всегда висело гудящее комариное облако. Долговязый учитель прохаживался между рядами и, лениво отмахиваясь, раздавал задания. Урок подходил к концу, и у всех уже нестерпимо зудело. Тема домашнего сочинения была вообще-то свободная, но даже ёж понимал, что без любого, пусть самого жалкого костыля для подпорки воображения их ждет дезориентация и коллапс. Но фантазия водящего тоже не отличалась искрометностью, и фанты раздавались по одному на группу. Группы различались по количеству человек, предсказать их состав было невозможно, и Тео обреченно ждал очереди, как вдруг услышал свою фамилию.