Тенгиз Maржохов - Каверна

– Да ладно, Вов, выбрось это из головы, – махнул я рукой на наш разговор. – Я лучше всех знаю, какой Мурат…

Володя резко повернулся, пытаясь по глазам понять, серьезно я, искренне говорю? И убедившись в чем-то своем, начал хохотать всеми оттенками смеха, через который из него выходило все связанное с этим… Больше он не заговаривал со мной о брате.

3

Утром я проснулся от шума. Дверь была настежь… Провалился в сон, говорят, когда человек крепко засыпает, а я вывалился из сна, как по тревоге. Сел на койку, свесил ноги, протирая глаза, посмотрел по сторонам. В коридоре было хождение, какие-то голоса…

– Что происходит? – спросил я у Володи машинально.

– Обход… старшая медсестра ходит и таблетки дают.

Он сидел на койке и смотрел то ли телевизор, то ли в окно.

Вдруг в палату забежала медсестра, протянула мне четыре таблетки.

– Что это? – не понял я.

– Пиразинамид, – ответила она, её глаза смотрели поверх маски.

– Какой пиразинамид? Вы что издеваетесь? – начал я подниматься.

– Ты Замохов? – недоумевая, спросила она.

– Да, но какой пиразинамид?..

Медсестра выбежала из палаты, поняв – получилось недоразумение. Я вышел в коридор и подошел к тележке с таблетками. Мадина (так звали медсестру, заступившую на смену) листала листы назначения.

– Вот, – показала она пальцем по моему назначению. – Твой лечащий врач прописал, – и посмотрела удивлено-невинными глазами. Только черные глазки и тонкие брови были видны, остальное закамуфлировано под розовым чепцом и маской.

Я поспешил в ординаторскую. Проходя пост, старшая медсестра, после секундного замешательства, закричала в след, чтоб я одел маску.

Здесь было заведено приказом главного врача, чтоб медперсонал и больные носили маски. Заведующий отделением ревностно следил за этим, даже чересчур.

Проигнорировав, я вошел в кабинет, предварительно постучавшись. Не обращая внимание на второго врача (Лидию Федоровну), а только поздоровавшись, я подошел к Людмиле Мухадиновне. Она, по обыкновению, капалась в бумагах, которые аккуратным ворохом захламляли два стола.

– Доброе утро! Людмила Мухадиновна, почему медсестра дала мне пиразинамид? Вы же пометили в истории противопоказание?

– Как? – отвлеклась она. – Принеси-ка, возьми у девочек лист назначения.

Я вернулся к медсестре.

– Мадина, дай мой лист назначения, пожалуйста. Мухадиновна просит.

Мадина вытряхнула из папки лист назначения, и я понес его в ординаторскую.

– Так… Да. Ах да, – посмотрела Мухадиновна на свои же каракули и как будто не узнавала их. Потом подняла голову и уставилась на меня. – Отменить?.. Да. Надо отменить, – спохватилась она и начала что-то черкать.

Я подошел поближе и сам скорректировал назначение, предложив вычеркнуть еще и рифампицин. От него пухнет печень, его прописывают в безнадежных случаях. Лидия Федоровна, глядя поверх очков, наблюдала за этой картиной.

– Ну все. Отнеси девочкам, – протянула обратно исправленный лист назначения Людмила Мухадиновна.

Во мне росло возмущение, захотелось плакать, потом смеяться. Почему я должен делать себе назначение? Что за больница? Что за врачи? Что за отношение? Если назначение больному делается, не заглядывая в историю болезни. Только на днях два раза пометили противопоказание – пиразинамид, но все равно первые же таблетки, которые мне принесли, были те самые… Что это – провокация или что?

А если поступает пациент, который не в состоянии проконтролировать, что ему противопоказано, и дадут препарат? Меня просто обсыплет, как на «Матросской тишине». Стану весь чесаться и вонять аптекой. Нужно будет капать, чистить кровь – мелочи какие-то, а если последствия более тяжелые? В нашем здравоохранении примеров полно. Вывод один – ничего не выпускать из-под контроля.

Я вернул лист назначения Мадине и объяснил коротко причину моей беготни. Она выдала медикаменты. Володя ухмылялся, глядя на меня, ему казалось, что слишком серьезно я ко всему отношусь.

Сонные, вялые и смиренные больные наблюдали с незадачливым видом, они не понимали меня. А я не понимал их, потому что хотел поправиться, а не плыть по течению, сплавляя свое здоровье.

Начинала проявляться картина лечения. Я размышлял так: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Выработаю оптимальный режим, жизненный опыт в помощь, а там – через полгода будет видно – совершу я чудо – одолею каверну или придется лечь на операционный стол. А пока нужно было чем-то себя занять, чтобы время летело, но не пролетало впустую.