Юрий Тамистов - Математик и его тень. Избранное

– Э-э, генацвале, зачем так спешишь, дорогой?

Как хорошо, с первым бокалом вина, становясь самим собою, тихо наслаждаться хачапури по-аджарски, запивая его лимонадом, есть хинкали, радоваться охлаждённому Саперави, погружаясь всецело в атмосферу приятного слуху кавказского говора и ни с чем не сравнимого песенного многоголосья… уносимый южными хмельными волнами к к чему-то светлому, желанному… а потом, немножко пьяному и бесконечно довольному жизнью засыпать в номере, где и звёзды заглядывая в окно, бередя былое строками Петра Грузинского, достойного потомка Багратионов, напевают будто колыбельную:

Тбилисо, мзис да вардебис мхарео,

Ушенод сицоцхлец ар минда,

Сад арис схваган ахали варази,

Сад арис чагара мтацминда!

Вай, что за чудная картина! Мечта! Осталось пройтись лаком… А может подобострастное воображение рисует для нас преимущественно благостные перспективы, пропуская неприглядные и это, хотя и такое замечательное, но всё же, в известной мере, обманчивое внешнее? Издали многое нам кажется исключительно красивым. Пусть так, но всё равно «не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной» 2 2 А. С. Пушкин. .

Да, не найти в здешних краях высокомерной красы холодного к чужакам туманного Альбиона, нет манящей, сказочной экзотики не допускающей внутрь кастовых контрастов Индии или щекочущих нервы опасностью диких просторов Серенгети… нет даже интимного тайского массажа и сомнительных прелестей либерального Амстердама… Ну и что? Даже горные пейзажи ни при чём – от Грузии русский человек ждёт особого тепла. Какого?

Нелегко даётся надменно-рациональному чужаку понимание, почему в русских селениях и старики, и дети плакали прощаясь с грузином Иосифом Джугашвили. Почему в жестокий век стал он символом надежды и наивной веры народа, что вот-вот закончится борьба и взойдёт над притихшим в удивлении миром солнце, наше солнце, братья и сёстры, солнце справедливости. Сколько лет миновало, сколько воды утекло с тех пор и гордые красные флаги давно томятся и ждут заточённые в сырых подвалах, а кредит доверия к Отцу народов и его родине всё ещё не утрачен и русский не произнесёт холодно: «Из Грузии может ли быть что доброе?»

Как, когда возникает симпатия между народами? Кто знает? Непостигаемы разумом дороги любви. Легкой поступью ангела неслышно приходит она и, не сбережённая, также неслышно уходит.

Всё течёт, всё изменяется и напрасно многие ждут постоянства… но опять, как в начале времён, над башнями Сванетии кружат быстрые персидские ветры. Опять древняя Иверия во власти весны. Цветет миндаль. Розовыми облаками нисходит он с горных склонов Гомборского хребта в благоухающие сады Алазанской долины, и заворожённая трепетным очарованием нежнейших лепестков юная грузинка шепчет в волнении: «Моя страна прекрасна!»

___________________________________________________________________

ПРОХЛАДНАЯ

Поют неуёмные, горячие ветра в вершинах деревьев. Разгар июльского пекла. Душно. Студёной музыкой лесного ручья, прохладной отрадой ты ожидаешь меня – странника посреди изнуряющего летнего зноя, в тени, под зеленеющими ветвями раскидистого ясеня. Ласковым, грибным дождём падаешь ты на мои иссохшие от жажды губы и я расцветаю вновь.

Бывает так: едва затихнут в небе последние всполохи закатного багрянца, зачарованный тобой гляжу, как сидишь пред зеркалом распуская волосы. Русыми волнами падают они на плечи. Ловлю в отражении задумчивый взгляд по восточному чуть раскосых, дорогих глаз, но ты далеко-далеко и ревность ядовитой змеёй подкрадывается к сердцу. Где ты? С кем ты?

Звучит твой тихий голос: «Я с тобой сейчас и навсегда.» Ты улыбаешься, идёшь на кухню заваривать мне ромашковый чай. Позвякивает китайский сервиз, на столе красная пиала с мёдом, а потом, когда задёрнуты шторы и погашен свет, последние сомнения тают без следа в безупречно чистой, лавандовой свежести постели.

Новый день придёт завтра и опять я буду бежать, буду бестолково искать чего-то, словно в болезненном жарком бреду… и всегда возвращаться к тебе – ведь я люблю тебя, моя прохладная женщина.

СОЛНЕЧНАЯ

Зимним вечером, после длинного трудового дня, когда прихожу я домой выжатый, как лимон, прессом механистичной, рабочей рутины, когда в голове ничего человеческого – только цифры, цифры и цифры – ты открываешь дверь мне, моё солнце.

Стылый, свинцовый небосвод вот – вот обрушится чёрной, непроглядной ночью на наш городок, как бездомный пёс скулит в переулке ветер, царапает дверь колючая вьюга и морозные узоры предвещают долгую стужу, но что мне с того – ведь ты со мной, моё солнце!