Константин Рыбинский - Пинежская черепица

Вчера с самого утра Наталья не находила себе места. Всё валилось из рук, беспричинная нервозность мешала сосредоточиться, тело расслабило. Хотелось присесть, но сев, она тут же вскакивала, ходила взад-вперёд.

Днём в деревне объявился Яшка со своими головорезами. Наталья не на шутку перепугалась. Когда-то давно она ждала встреч с ним, вздыхала по девичьи, но всё прошло, отзвенело. Теперь она боялась его. Молва о зверствах Яшкиной банды, рыскавшей по району, бежала впереди его, им пугали детей. И не зря: мало где после встречи с ним не копали могил.

Ночью она не сомкнула глаз. Ворочалась рядом с Анисимом, большим, горячим, слушала, как тикают ходики на стене. Уже под утро прикорнула на мужниной руке, но быстро встала, начала обряжаться.

Наталья едва успела уложить в печи дрова, как в дверь забарабанили, словно имели право.

– Господи, помилуй! – выдохнула Наталья.

Анисим вскочил на ноги.

– Открывай, контра! – кричали с улицы хриплые голоса.

Анисим схватил Наталью за плечи:

– Хватай робятишек, бегите задами к Агафье, прячьтесь там, она укроет!

– А ты?

Анисим обнял её:

– А что со мной сделается? Беги быстрее! – он легонько подтолкнул её.

Когда Наталья с детьми выбежала, он крикнул:

– Иду, иду, кто там? – Анисим нарочно топал и хлопал дверьми. – Иду!

Едва он отодвинул засов, дверь распахнулась настежь, и удар прикладом сломал его пополам. Вторым ударом Анисима швырнуло к стене, на пол. По дому затопали кованые сапоги, захлопали двери.

– Нет никого! – донеслось с повети.

Грязный сапог пихнул скорчившегося Анисима в плечо:

– Где Наталья? Ну, говори, падла!

– Она в Ёркино, к тётке вчера уехала, – просипел Анисим.

– Паскуда! – пинок в спину разогнул его, а новый удар погасил свет.

Анисим стоял под высокой раскидистой черёмухой у своего дома. Холодная трава, покрытая капельками росы, щекотала ступни, свежий ветерок с Покшеньги подлечивал избитое лицо. Солнце, по-летнему рано поднявшись, уже висело над сине-зелёным лесом. Сладко тянуло дымом: деревня просыпалась, люди топили печи, готовили завтрак. День обещал быть долгим и хлопотным.

Перед ним стояли двое с винтовками, грязные, опухшие. Рядом Яшка.

Анисим три года кормил вшей на Западном фронте, в самом аду. Смерть перемалывала тонны земли, мешала её с разорванными телами, стараясь докопаться до него, стелилась по полям жёлтым газом, косила цепи шрапнелью, морила тифом. А вот, поди ж ты, нашла у родного дома. Он слышал обрывки фраз, которыми зло плевался Яшка, но как бы со стороны.

«Именем революции… как дезертира… врага трудового народа… по законам военного времени… расстрелять!»

Двое подняли винтовки, грохнул залп.

Яков повернулся, пошёл прочь.

– Яков! А что с энтим делать? – окликнул его бородач.

Яшка махнул рукой:

– Бросьте нахрен, сами разберутся!

Потом добавил, обернувшись:

– Дом не трогать. Марш за мной!

За последние годы он убил так много людей, что не ощущал при этом ничего. Был человек – и не стало. Пусто в душе, как в заброшенном колодце: брось камень – не дождёшься ответа. Яшка часто мечтал, что Анисим сгинет, и тогда он займёт его место, вернёт Наташкину любовь, жизнь наладится, они нарожают детей, будут строить новую жизнь в новом мире. Прошлое сгинет, как детский кошмар, забудется. Он будет плести сеть у окна, она хлопотать у печи, робятишки кричать, бегать под окнами, хохотать звоко…. Не сбылось. Только ревность взыграла пуще прежнего. Раньше, закрыв глаза, он видел счастливую Наталью с Анисимом, теперь – безутешную на его могиле.

Перевалило за полночь. Бойцы, чистые и разомлевшие после бани, выпивали и закусывали за столом. Яшка обвёл их мутным взглядом. Встал, опрокинув стул, шатаясь, подошёл к печи, взял приготовленное хозяйкой льняное полотенце с немудрёной вышивкой.

– Куда собрался, командир? – крикнул из-за стола бородатый. – В баню, небось?

– В баню!

– Обдерихи-то не боишься? Смотри, сымет шкуру-то! – все загоготали.

– Эх, борода, борода! Уж сколько лет небо коптишь, а ума не нажил. Не нечисти, нас бояться надо! – он хлопнул за собой дверью.

В разгар лета Солнце на Севере – как поплавок при хорошей поклёвке: ныряет за горизонт, только чтоб тут же вынырнуть. Определить по нему стороны света нечего и думать, садится почти там, где и всходит. Темноты же не бывает вовсе, хоть всю ночь без огня читай! Туманы с Покшеньги вползают, клубясь, на наволоки, волнующимся призрачным белым одеялом укрывают долину, тщатся затопить Масленицу. Приезжие дивятся красе белых ночей, да только мало их тут, а местные привыкли, иногда и ворчат ещё: заснуть мешает.