Борис Алексеев - Кожаные ризы

Наутро, лишь солнечный свет покрыл волжские перекаты, я вышел из города и, как трубадур, глядя только вперёд, направился из Костромской области в Ивановскую.

…Плотный перечень услуг городского сервиса закрывает от нас щедрую доброту окружающего мира! Только выпорхнув из мегаполиса и выдавив из души рабский страх горожанина перед одиночеством тела, мы приобретаем то, о чём Бог давным-давно позаботился.

Нежданная радость, вдохновлённая пульсирующей плавью звёздного неба или пьянящим ароматом свежескошенного сена, окрыляет нас. В такие минуты душа покидает тесное «городское» жилище, распрямляется, её дыхание становится ровным и свободным.

Это не пережить, воображая вечерами на кухне ту или иную литературу. В плотном пространстве «натурального» Бога надо оказаться и немного побыть, чтобы ощутить всю несправедливость городского существования.

Из Костромы я отправился по просёлочной дороге, вьющейся полем, в километре от Волги. Солнце, как путеводная звезда, катилось передо мной, заливая мягким осенним светом дорогу.

Октябрь в Поволжье умеренно тёплый. Однако ночью температура заметно падает. Поэтому, заночевав за неимением палатки в душистом стоге прелого сена, я зарылся «по шейку» и уснул, разглядывая звёзды.

Около полуночи меня разбудил сырой задиристый холод. Его волнистая амплитуда струилась по складкам моей демисезонной одежды и призывала к движению. В то же время я почувствовал мягкое приветливое тепло, лучащееся из глубины стога. В надежде согреться я стал разгребать сено и вдруг отдёрнул руку, вскрикнув от боли.

Мои пальцы буквально плавились и шипели от страшного ожога! Так я разрешил первую традиционную непонятку горожанина: почему самовозгораются по осени стога?

Применив известное мне народное средство к обожжённому участку кожи, я продолжил раскопки и через некоторое время, выровняв подачу тепла и собственную теплоёмкость, крепко уснул до самого утра.

На четвёртый день путешествия мне вдруг припомнилось… собственное одиночество. Я уже приготовился «взныть», но с удивлением отметил, что «ныть» вовсе не хочется. Наоборот, чьё-либо присутствие рядом мне показалось просто неуместным. Я даже остановился, необычайно удивлённый таким поворотом дел.

«Как так? – произнёс я, оглядывая себя. – Выходит, мне никто не нужен?» Пока я «расспрашивался» (решил не повторять слово «себя»), мой ум притих, но потом вдруг взорвался обилием непривычного, вернее, давно забытого интеллектуального ликования.

«Что с тобой?» – воскликнул я, обхватив ладонями виски. Только через пару минут внимательного самонаблюдения я всё же докопался до истины и… расхохотался. Да-да-да, расхохотался оттого, что не заметил, как мне стал симпатичен и особо дорог неспешный разговор ума, души и тела! Мне показалось забавным внезапное чувство самодостаточности. С чувством «глубокого удовлетворения» я констатировал увлечение ума не привычной головоломкой событий, а простым дорожным разговором «личностной триады».

Однажды вечером пришлось расположиться на ночлег у самой воды. На бугорке, вокруг которого лесная чаща обрывалась прямо в Волгу. На то, чтобы выйти из леса и заночевать подальше от берега, где начинаются поля со спасительными стожками, не осталось ни сил, ни света. Бугорок своей причудливой формой напоминал полуостров Крым. Где-то «в районе Симферополя» я развёл костёр и стал кашеварить. Стемнело. Непривычный холодок скользнул по позвоночнику, заставив оглянуться. Абсолютная тишина поразила меня. Смолкло всё! Я слышал только собственное дыхание и сухой треск горящего в костре хвороста. Театральность этой полной кулисной тишины озадачила меня. Я поглядел на часы. Они болтались на запястье, напоминая далёкие правила жизни. Часы показывали без двух минут полночь. Я продолжал вслушиваться в необычайную космическую тишину.

Ровно через две минуты лес проснулся. Да как! Зашуршало и тронулось с места в едином порыве бесчисленное множество живых организмов. Я наблюдал эту полуночную вакханалию, струхнув от мысли, что, быть может, присутствую на собственной тризне.

Повинуясь инстинкту и стараясь не глядеть по сторонам, я принялся шуметь и подбрасывать в костёр ветки. Когда огонь разгорелся, мне пришло в голову написать письмо домой, чтобы хоть как-то скоротать время до рассвета.

Так я узнал, что ночь в лесу может оказаться самым подходящим временем для эпистолярных упражнений – всё зависит от окружающих обстоятельств!