Борис Алексеев - Кожаные ризы

Снилось Фёдору вот что.

…Мчится он под парусом на быстроходной яхте за весёлым Флиппером. Море штормит! Огромные волны, похожие на океанические айсберги, то тут, то там устремляются в небо. Голова кружится от высоты их пенистого взлёта.

С грохотом, похожим на рёв сказочных исполинов, они возвращаются и выгребают под собой морскую пучину до самого дна. Пошарив пенными загривками по донным фарватерам и сусекам, они вновь устремляются вверх.

Вот яхта Фёдора взмыла на тучный гребень волны и поравнялась с дельфином. «Держи канат, я швартуюсь!» – кричит Федя, но за грохотом волн весельчак Флиппер не слышит его. «Уйдёт, уйдёт же!» – досадует юноша, пытаясь разглядеть дельфина в штормовой пляске волн…

А где-то там, на берегу, в безопасных чертогах утра первый лучик мартовского солнца прошил тусклое серебро Фединой горницы. Дробясь в узорах тюлевой занавески, он рассыпался на сотни тонких золотых нитей. И завертелось канительное [2] Канительный – прил. к «канитель» – тончайшая золочёная, серебряная или мушурная проволока для обматывания ниток или для винтовых спиралей, используемых в золотошвейном деле. дело! Белёный потолок, печь-мазанку, зеркало с напольным подзеркальником – всё переплели золотые нити. Каждую паутинку, каждую пылинку пересчитали. Даже Федины ресницы золотыми сапожками вытоптали. Уж какой тут сон.

Пробудился Фёдор, глядит – утро на дворе! Он спрыгнул с печи и подсел к окошку. А там!..

Весёлая, размалёванная клейкой зеленцой девица опрометью носилась по двору, дразнила «присевшие на задки» коричневые сугробы и щебетала по-птичьи: «Чик-чирик, чирик-чирек, тает-тай под солнцем снег!..»

– Во даёт! – зачарованно улыбнулся Федя. – Ма, весна на дворе! Глянь, чё творит суматоха!

Двор, возбуждённый присутствием молодой симпатичной барышни, блистал приусадебным великолепием. Куры поднимали фонтаны брызг и беспорядочно носились по лужам. Обычно спокойный пёс Обама буянил на цепи и жалобно скулил. А жирные гуси, откормленные за зиму отварным картофелем, как голуби, расселись по жердинам поленницы и немилосердно крекали, заглушая скулёж Обамы.

Фёдор принялся пересчитывать кур. Он досчитал уже до половины, как из сарая выбежал телёнок Туск, распугал птицу и сбил пересчёт. «Ах ты, Туск-рогатик!» – юноша погрозил ему пальцем и сладко зажмурился.

За долгую зиму он отвык от солнечного тепла. «Светит, но не греет», – любил он повторять, вглядываясь в холодное зимнее светило. Но сегодня!.. Сегодня Федя, как мамин любимый кот Эрдоган, ластился к окошку, переполненному лучистой теплотой мартовского утра.

– Сынок, вставай, пора уже! – мать заглянула из кухни в горницу. – Ну вот и молодец. Принеси мне воды.

Федя послушно громыхнул вёдрами и отправился на колодец, по пути сочиняя стишок на тему вчерашнего урока химии:

Примерно через час, перекусив и выполнив ещё несколько материнских поручений, Фёдор вышел из дома и через ухабистые февральские заносы направился в сторону старого коровника. Идти было трудно. Ноги проваливались в подтаявший снег. Юноша то и дело застревал среди коварного месива, будто на болотистых кочках-плавунах.

Когда продвигаться вперёд стало и вовсе невозможно, путешественник выбрался на твёрдый пятачок и огляделся. Невдалеке на щупленькой берёзке висела привязанная сборщиком сока пластиковая бутылка.

– Что, больно? – спросил Фёдор молодое дерево.

– Очень! – колыхнулся в ответ сырой мартовский воздух.

Ответ юношу озадачил и развеселил одновременно.

– Так ты проснулась?! – Федя выпрямился, вдохнул полной грудью «весеннюю озоновую распутицу» и закричал: – Сволочи, ей же больно! Слышите, ей бо-ольно!

От пронзительного крика, похожего на клик дельфина, с ветвей розового березнячка в небо вспорхнула стая галок.

Фёдор подобрался к дереву и вытащил злосчастный прутик из расщелины ствола.

Теперь предстояло вернуться домой, но промятые в сугробах следы уже заполнила зажора, а надеть высокие калоши Фёдор, выбегая из дома, запамятовал.

«Крепись, Флиппер, скоро берег!» – рассмеялся он, припомнив песенку Олега Митяева про лето. Морщась от уколов ледяной ряски, он пошёл напрямик, набирая с каждым шагом всё больше воды в старые отцовские сапоги.

Вот и дом. Покуда мать возилась на кухне, юный путешественник прокрался за печку и наконец разулся. Бросив мокрые голенища под лавку, он впорхнул на лежанку и закутался в тёплое стёганое одеяло.