Анатолий Охотин - Живи, родник. Рассказы

Он осторожно толкнулся в калитку, косо висевшую на одной петле. Следом за ним подошла молодая приглядная лицом женщина с накрашенными губами. Одета она была в просторный спортивный костюм, скрывающий полноту. Видно, что из города: прическа, манеры, походка. Незнакомка несла в дом воду в фасонистом эмалированном ведре. Чуть не столкнулись.

– День добрый, – приветствовал женщину Николай, кого-то отдаленно ему напоминавшую. Он придержал валящуюся набок калитку, чтобы она прошла. – Я насчет дома. Сюда попал?

– Проходите, – разрешила она и прошла мимо, мельком глянув на Николая. «Марина! – тревожно колыхнулось внутри. – Она! Узнает ли?» Не узнала. Зато в секунду расшифровала потенциального покупателя: одет прилично, вещи крепкие, добротные, хотя и устаревшие, ясное дело, деревенщина, но при деньгах. Если и выпивает, то редко, лицо со здоровым румянцем, руки уверенные, рабочие, не трясутся. Покупатель, словом.

– Дом, конечно, не новый, – сказала Марина, поднимаясь на крыльцо и слыша за спиной шаги Николая, – но если руки приложить, нижние венцы подвести, залить фундамент, еще сто лет простоит.

Николай прикинул умом, сколько кругляка и досок уйдет на ремонт и приуныл. Затратное выходило дело.

Марина так и не узнала Николая. И к лучшему, успокоился он, прошлое не станет мешать сделке. Николай уже смекнул, что повзрослевшая Марина лишнего рубля не уступит, воспитала ее городская жизнь, придется поторговаться.

Вместе вошли в дом. В жаркой кухне Николай расстегнул курточку, освободил шею от колючего шарфа, сел на предложенную хозяйкой табуретку. Пока Марина выливала воду, убирала пустое ведро в сени, Николай раздышался, осмотрелся в доме, привыкая к духу чужого жилья. Вернувшись в кухню, Марина скинула резиновые калоши и залезла, не нагибаясь, в растоптанные тапки. Поправила сбившиеся волосы и повернулась к Николаю, готовая к разговору. Выглядела Марина неплохо для своих сорока с чем-то, вполне симпатично смотрелась, только нынешнее обаяние было сделанным, приготовленным для стороннего человека, а вот та, прежняя ее красота, какую помнил Николай, шла тогда от юности, от здоровья, от хорошего настроения. Хорошо, что не узнала, снова подумал Николай, зачем слежалое, заплесневелое сено ворошить, одна пыль от него и свербение в носу.

Марина, поколебавшись, предложила гостю чаю. Он отказался – и так было жарко в натопленной избе. Она не настаивала, показала обычную вежливость или желание усыпить бдительность покупателя.

Стукнула дверь, у порога образовался еще один человек.

– Это брат, – пояснила хозяйка.

Вошедший стоял за спиной Николая, сипло дышал. Его полуразмытое отражение Николай видел в старом, потемневшем зеркале: худой, давно не бритый мужик в обносках, почти старик. Руки у брата дрожали, и спичку к обмусоленному сигаретному окурку, зажатому спекшимися губами, он поднес только с третьего раза. Прикурив, явившийся родственник начал жестикулировать за спиной Николая, не догадываясь, что гость видит все знаки, подаваемые сестре. Марину возмутили клоунские ужимки братца. Лицо её покраснело от гнева. Николай отвернулся от зеркала: мало удовольствия от наблюдений за чужой ссорой. Он сменил позу на табуретке, чуть отодвинув затекающую ногу. Пошире распахнул курточку. И тут до него донесся чей-то еле различимый, осторожный кашель. Не такой, когда болеют, с надсадою, а тихий, извиняющийся, чтобы напомнить о своем присутствии. Николай недоуменно огляделся в кухне. Кто здесь еще? Где? Ситцевая занавеска, отделявшая закуток за русской печкой, слегка колыхнулась, и Николай подумал, что голос шел оттуда. Посмотреть? Может, его зовут? Однако не поднимался, тянул время. Такое самовольство вряд ли поглянется хозяйке,

А огорчать ее накануне серьезного разговора не хотелось. Он невольно прислушался к тому, что происходило за занавеской. Там опять установилась тишина. Зато отчетливо слышалась ругань сестры и ее непутевого брата за закрытой дверью. Оба сыпали упреками в адрес друг друга, упоминая такие подробности, о каких лучше не знать постороннему человеку. Похоже, выяснение отношений было делом привычным в этой семье и, как начал догадываться гость, могло затянуться надолго. Переломив себя, Николай все же поднялся с табуретки, шагнул к печке и осторожно отодвинул в сторону напитанную пылью серую тряпку. Заглянул.

Здесь, в тесном сумрачном углу с единственным оконцем, притулилась древняя кровать с рыжими пятнами ржавчины на гнутых трубах. Возле койки кособочилась расшатанная табуретка с пустой тарелкой. Эмалированная кружка с торчащей в ней ложкой стояла на подоконнике, потеснив рассыпанные по пожелтевшей газете сухие хлебные корочки. Николай не без труда отыскал среди тряпья сморщенное лицо старухи. Укрытая лоскутным одеялом, женщина лежала без движения. Присмотревшись внимательнее, Николай поразился, как живо и радостно вспыхнули светлячки ее глаз. Усталые, добрые эти глаза только и говорили о том, что старуха еще не умерла.