Наринэ Абгарян - С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник)

Я бы научила ее делать настоящий мацун и беречь как зеницу ока закваску – у каждой хозяйки она своя, на вес золота.

Днем с лысой макушки Хали-кара обязательно спустился бы туман, загребая мир в ватные свои объятия. Мы бы с дочерью сварили суп из просвирняка, заправили схтор-мацуном, накрошили туда горбушку – когда туман, нужно питаться основательно, а потом, завернувшись в плед, сидели бы на увитой виноградной лозой веранде и слушали тишину.

Вечером заявилась бы соседка с кульком незрелых абрикосов, мы макали бы их в крупную соль и ели, как в детстве – гримасничая от кислинки, и сплетничали бы о свадьбе младшего сына Вачинанц Карапета, самого завидного жениха Берда, женившегося на темной девочке из дальнего села. Или о странной болезни Немецанц Арусяк – как приедет в гости свекровь, она лежит – мается мигренью, а как уедет – обратно здорова.

– Ослица! – хмыкнула бы соседка.

– А то! – поддакнула бы я.

Ночь высыпала бы на подоконник целый ворох звездного конфетти – перебирай до утра. Дочь уснула бы на деревянной тахте своей прапрабабушки, свернувшись калачиком. Лицо у нее было бы нежное и светящееся, как у моей сестры Сонечки, руки – длинные и красивые, как у моей сестры Гаянэ. Она умела бы, как моя сестра Карине, шумно смеяться и метко шутить. У нее были бы такие глаза, как у моего брата Айка. Такая преданность, как у моей мамы. Такая сила воли, как у моего отца. Я бы искала в ней черты своих родных, как ищу их в сыне. Искала бы и с тихой радостью находила. Если бы.

Фундук был молодой, сладко-молочный. Скорлупа, если подержать ее во рту, отдавала нежной кислинкой. Можно было постоять в обнимку с деревом и, закрыв глаза, слушать его шершавое дыхание. Или улечься в траву и, слегка прищурившись, глядеть сквозь ресницы в небеса. Там, наверху, кто-то раскидался удивительной красоты облаками и неосторожно ушел. И облака, поддев крылом ветер, перетекали из одних очертаний в другие и невозвратимо уходили за горизонт.

Она была младшей из сестер. Старшей была моя бабушка Тата, средней – Шушик, а младшей – Кнарик.

Бабушка Кнарик ткала ковры. Я могла часами сидеть рядом и, затаив дыхание, наблюдать за ее руками. Ковры получались пестрыми и легкими – с бесконечным, петляющим узором по краю полотна. Иногда бабушка вплетала в эти узоры символы и слова, об этих символах и словах знала только она.

– Наринэ, я где-то здесь буквы спрятала, можешь найти?

Я водила пальцем по светлому полю ковра, по тонкой вязи гранатовой ветви, по крутым бокам узкогорлых кувшинов.

Казалось – толкни такой кувшин, и он изольется тысячью винных рек.

Мне нравилось лежать на свежесотканном ковре и, уткнувшись носом в ворс, вдыхать его запах. Ковер пах брынзой, ветром, полем, пастухом дядей Суреном, который приносил нам свежего молока. Я гладила шелковую изнанку гранатовых листьев, ууууу, прижавшись губами, гудела в ковер, ууууу, гудел он мне в ответ. На дворе было белым-бело, туманы всегда приходили незваными гостями и долго стояли, прижавшись лицом к оконному стеклу. Я спокойно заглядывала им в опрокинутые глаза. Мне было совсем не страшно, ковер не просто защищал, он был продолжением меня.

Она ложилась рядом и прижимала меня к груди. Ууууу, гудела мне в макушку, ууууу, гудела я в ответ.

– Видишь? – Она водила пальцем по крутому боку кувшина.

– Вижу! – вскрикивала я. Из-под указательного пальца бабушки выныривал ковш армянской буквы .

– Что это за буква?

– Н.

– А теперь смотри сюда, – она закрывала ладонью гранатовую ветвь, – что у меня под ладонью?

– Гранатовая ветвь.

– А так? – Она медленно отодвигала руку, открывая один за другим запутавшиеся в листьях буквы.

– Это мое имя!

Читать я научилась по коврам бабушки Кнарик.

Знаешь, как я ее любил? Надышаться не мог. Маленькая была, невероятно хрупкая. Всю жизнь в детской обуви проходила. Детей рожала молча. Ни крика, ни стона. С Виктором двое суток промучилась, а в доме такая тишина стояла, что слышно было, как ветер по комнатам ходит.

А потом случилось это горе. Она сильная была, сильнее меня. Терпела боль до последнего. Обнимет, прижмется лбом к груди. Ничего не вижу, шепчет. Умерла под утро, у меня на руках. Я умер вместе с ней.

Там, в дальней комнате, ковер. Иди посмотри, дочка. Она не успела его закончить.