Букаракис - Гражданка дальше ручья

Во втором отделении должен был появиться живой блокадник. Каля и Лиза называли его «вишенкой». Он должен был бороздить космическое пространство в морском батискафе. Моей же задачей было спеть «Старенький зонтик», но – внимание! – не когда захочу, а по Калиному взмаху (отмашка должна была поступить в самом конце).

Я решил не мозолить глаза лишний раз и удобно устроился в кресле с помидором в руке.

Блокадник, хоть и должен был появиться лишь во втором отделении, успел изрядно достать меня в первом. На картонный морской батискаф он смотрел так, будто собрался тварей морских подчинять. А на задник с русалками – будто не мог жить без моря.

Актёрам быстро надоедало кривляться под музыку. Не успев выйти на сцену, они уже начинали движение в сторону кулис. Там их ловили Лиза и Каля. Пионервожатые давали дезертирам по шее и выталкивали обратно. Актёры пытались с ними заигрывать, но безуспешно – Лиза была беременна, а Каля ревела.

Скоро из народов СССР на сцене осталось двое: грузин и чудовище, которого зачем-то назвали «старым камчадалом». Никто точно не знал, как выглядит «старый камчадал». На всякий случай, его наградили тремя глазами, усами-антеннами и виноградной лозой из спектакля по мифам древней Греции.

Несмотря на небольшое сходство с человеческой расой, камчадал имел грандиозный успех. Его не отпускали со сцены дольше, чем грузина; он откалывал такие штуки, что половина присутствующих сидела, обхватив голову руками, подвывая от ужаса и удовольствия. Наконец, признав поражение, грузин удалился за кулисы. Там он переключился на заигрывание с пионервожатыми. Ему это удалось: Каля перестала реветь, а Лиза втянула живот и кокетливо погрозила грузину пальцем.

Камчадал же скакал по сцене до тех пор, пока не зацепился лозой за связку воздушных шариков. Шарики разлетелись… камчадал подскользнулся на шарике и разбил голову в кровь. На сцене появилась медичка. Вы думаете, шоу закончилось?

Столовка ревела от восторга; cвистели и выли все, с шестого по одиннадцатый класс, включая матёрых отличников. После такого успеха выходить на сцену было бессмысленно. Но я рискнул. Почему бы и нет? Не хотелось растраивать Калю и Лизу…

Желая получше узнать публику, я пошуршал подмышкой. Интересно, проймёт это их или нет. Ась? Интересно, как это будет выглядеть на фоне моей футболки с оскалившимся китайским драконом. Ась? С передних рядов послышался первый вой ужаса. Ась? Да, наверное, там меня было слышно лучше.

Лиза, ещё недавно кокетливо грозящая пальцем грузину, вдруг опустилась на стул и вытерла пот. А Каля, запихав в батискаф «вишенку», грозно насупилась:

– Семён Щипачёв. Песня о пионерском галстуке, – сказала она неожиданным басом.

На слове «Щипачёв» из меня попёрло.

Теперь я шуршал не только стареньким зонтиком, а всем, чем можно было шуршать. Совершенно, так сказать, рефлекторно. Шушукал будто полиэтиленовый. И, как уже говорилось, пёр на свет прожектора. В свете прожектора, меня увидели все, включая тех, кто покупал в буфете булочки.

– Перенесите фонарь! – орали помертвевшие пионервожатые.

Прожектором управляли с другого конца столовой. Союзные республики в ужасе замерли в драматических позах. А я ничего не мог с собой поделать. Бегал за прожектором и уже не шуршал, а отчаянно скрежетал; резко, противно, с отзвуками мела по сухой доске…

Потом, согласно наспех придуманной задумке Кали о создании спецэффектов на сцене повалил едкий дым. Куча пластмассовых линеек была наполовину опалена. Каля отчаянно махала. Нужно было прекращать петь. Иначе произойдёт катастрофа.

Тут мне преградил дорогу автомат с пионерскими галстуками. Не знаю, как старшие умудрились соорудить это чудовище за два дня, но аппарат внушал ужас.

Что мне оставалось делать? На этом жизнеутверждающем фоне я взял, да и спел про старенький зонтик.

Жаль, что не до конца.

Это всё из-за вашего Шипачёва…

Праздничный плакат смялся и покатился в мусорное ведро. Кто-то задрапировал сцену серым и посыпал воздух мурашками. Как на песочное печенье сыплют орешки. Всё умерло за секунду, будто телевизор из розетки выдернули. А зал? Зал по-прежнему ревел от восторга.

Зачем понадобилось прерывать такой хороший концерт, – рассерженно думал я, – по какому, спрашивается, поводу?

Поводом было то, что наша новая директриса приподнялась и нахмурила брови. Я подумал, она собирается произнести тост. Я решил помочь, но, от волнения изо рта моего посыпался мыч и несвязные прилагательные.