Николай Боровой - О мир! Очерки бывалого путешественника, не чуждые мыслей и юмора

Доведи последователи Гауди его оригинальный и целостный замысел до конца, сохрани верность декоративно-стилистической и художественной концепции архитектора и ее основным идеям – на свет появилось бы нечто невероятное, способное потрясти пусть не ореолом и духом сакральности религиозно-культового сооружения, не красотой художественно и исторически выверенных средств, которыми это было достигнуто, так просто исключительностью и силой архитектурно-декоративной образности и модернисткой, гротескно-фантасмагорической стилистики, ее воплотившей. Этого, увы, не случилось. Самоотверженность и исключительность творческих и художественных усилий, а так же масштабность финансовых средств, необходимых для реализации изначального замысла Гауди, в соответствии с ментальностью и эстетикой времени были сочтены излишними. Увы, во все дальнейшее время для этого оказалось недостаточным не то что силы и чувства религиозности, а в первую очередь – жертвенной любви к красоте, искусству и творчеству, которой жил Гауди, последние годы которого целиком были посвящены именно Собору.

Гауди и вправду был гением, который по настоящему и наиболее раскрыл себя именно в замысле Собора. И замысел его очевидно оказался не по плечам тем, кто пришел на его место, во всех отношениях.

Собственно – при том, что речь идет именно о действующем соборе, в котором совершаются богослужения, большая часть из выстаивающих в него стометровую очередь посетителей, совершенно очевидно влекома в него именно как в необычное и знаменитое произведение архитектуры, «бренд» и культурный артефакт, а вовсе не пространство сакрального общения и «причащения». И движима поэтому конечно же властью совершенно иных эмоций и чувств, далеких от религиозного трепета, от метафизической и нравственной глубины, содрогания от взгляда в собственную совесть и душу или в трагическое, полное противоречий и загадок лицо жизни и окружающего мира. Далеких даже от трепета перед серьезным классическим искусством, которое переполняет европейские христианские храмы более, чем пятьсот лет, несколько исторических, архитектурно-эстетических и культурных эпох, и в его глубине и загадках не может не потрясать и не завлекать даже самый пошлый, поверхностный и не сведущий в религии и ее искусстве, в тенденциях тех или иных эпох и стилей взгляд. От восхищения и потрясения, подчас не бывало глубокого и задумчивого, проникающего в глубины души восприятия, которое наполняет взгляд посетителей римских или флорентийских соборов, а иногда и взгляд на одни лишь их, одновременно загадочно тонущие, светящиеся и проступающие под светом полночной луны контуры, бросаемый откуда-то со стороны. А ведь именно такие чувства обычно переполняют обалдело и зачарованно бредущих по знаменитым городам туристов и посетителей Сан-Пьетро или Сан-Луиджи-Дельи Франчезе, Санта-Мария-дель Попполо или Сан-Марко и Санта-Мария-дель-Фьоре, Кельнский собор или же великолепные, совершенно необычные готической, барочной и классической концепцией архитектуры парижские кафедралы, другими словами – храмы, которые, даже несмотря на давнюю превращенность в профессиональные музеи искусства, остаются при этом действующими соборами и пространством сакральных порывов и чувств. Что поделать! Сила и власть произведений классического искусства, рожденных в эпохи великих исканий и борений, еще не изувеченные торжествующим безразличием к «главному» и «последнему», подчас попросту откровенным и страшным нигилизмом обывательства, культуры потребления и приносимой этому в жертву человеческой жизни, способны обратить к экзистенциальным и духовно-нравственным переживаниям, затрагивающим именно чудо, трагизм и таинство, неохватную умом ценность жизни, даже очень молодых или простых сутью людей, так во многом очеловечивать или же приближать к тому, что из статистической социальной единицы, безличной и равнодушной к самому подлинному вещи и функции в механизме всеобщего процветания и счастья, во все времена делает человеком и конечно же – служит истоком подобного и ныне. И в этом – служить потрясению и катарсису, неким сакральным хранилищем памяти о духовном и экзистенциальном опыте, из глубин и полумрака которого тот говорит вечным по значению и вдохновенно-пророческим, доносящим что-либо до глубины языком красоты, способным с разящей и небывалой силой воздействия очеловечивать и возвращать к истокам фактором, состоит наверное главная роль классического искусства в наши дни, и не важно, идет ли речь о живописи, скульптуре, архитектуре или музыке. Ведь фундаментальное и по истине вечное, подтвержденное толщей веков значение, которым обладают для нас произведения тех или иных видов искусства, является не просто художественно-эстетическим, связанным с несомыми ими новаторством и поисками, прорывами творческой мысли, или же их неразрывностью с культурой и сознанием определенных эпох, аутентичное погружение в которые для нас исключительно ценно и важно само по себе. Такое значение является в первую очередь нравственно-гуманистическим и экзистенциальным, пусть даже в избитом, но самом несомненном и общем смысле духовным, за которым стоит именно их превращенность в язык подлинно человечного опыта, философских прозрений и глубинно-личностных переживаний людской души, исповеди внутреннего мира человека, борений и исканий его духа, затрагивающих смерть, творчество, совесть и свободу, любовь к жизни и всякий раз иначе предстающее ощущение ее неохватной умом, бесконечной ценности, особенно сильное в ясном осознании и чувстве ее трагизма.