Александр Ершов-Дремов - Разные судьбы

У выхода было людно. Вдруг какая-то женщина вышла навстречу ребятам. Она плакала, обнимала, целовала ребят, говорила какие-то слова благодарности. И только когда к ним подошел пожилой человек и стал их так же благодарить, они поняли, в чем дело. Голова его слегка покачивалась. Он обнимал ребят.

– Спасибо вам, сыночки мои, спасибо! Если б не вы, я бы не стоял сейчас здесь перед вами. Вы обрели себе хороших друзей.

К приезду ребят Степан Андреевич все подготовил. Посреди зала стоял накрытый стол. Все сели за стол и выпили по рюмочке. Домашняя семейная обстановка помогла Степану Андреевичу разрешить давно наболевший вопрос.

– Сережа и Андрюша, я хочу рассказать вам нечто очень важное, особенно для меня и Сергея, да и для Андрея тоже.

Было видно, что Степан Андреевич волновался.

– Было это давно. Вот с этого дома уходил я на фронт. Шел мне тогда двадцать второй год. Провожать меня особенно некому (отец уже воевал): мать, брат, двое товарищей, да соседская девчонка Люба. Ну, что, посидели мы, выпили, станцевал я с этой Любой пару раз, да и все на этом, куда еще. Не ахти какое веселье, а на утро – на сборный пункт. Попрощался я с матерью, друзьями, а тут и Люба эта самая. И откуда ей взяться-то было?

– Степан Андреевич, я буду ждать Вас с войны, – говорит, а у самой слезы в глазах.

А я ей говорю:

– Да что ты, мы ведь с тобой и не встречались даже. Да ты, пока я воюю, еще встретишь кого-нибудь, да замуж выйдешь.

А она:

– Нет, Вас только Вас буду ждать!

Обхватила меня за шею и шепчет на ухо:

– Люблю я Вас, Степан Андреевич, миленький, люблю!

– Ошеломила она тогда меня, ох, как ошеломила. Ну, я так легонько отстранил ее от себя. Поцеловал в лоб, словно передо мной ребенок стоял, и пошел. Ничего ей тогда конкретно не обещал. Война есть война, всякое может быть. А как только сел в вагон, то вскоре и забыл про нее. Ну ладно, время идет, война к концу. Еще в сорок третьем узнал, что мать погибла во время бомбежки. Отец тоже погиб под Кенигсбергом, брат пропал без вести. Один, как перст, остался. Куда податься? А тут Михаил, друг мой фронтовой. Он и увез меня к себе на Родину.

– Там у меня, говорит, есть соседка. Познакомлю я вас.

– Так и решили. Приехали туда: голод, разруха. Надо начинать все с начала. Впряглись в работу. Восстанавливаем технику, пашем, сеем. Председатель тут наш и вздохнул посвободнее.

– Что б я без вас делал, мужики? – говорил он.

– А тут праздник – годовщина Великой отечественной войны. Собрание, речь, ну, устроил он нам что-то вроде вечеринки. Отвлек людей маленько от тяжких мыслей. Гармонь заливисто играет. Тут я и познакомился с девушкой, о которой мне Михаил говорил. Уж поздно вечером проводил ее до дома. Встречаться после стали. Любили мы друг друга и вскоре поженились. Как мы жили, как любили друг друга! Сына она мне подарила. Радости не было конца! Сын! Ведь это ж надо! Сын! У меня сын! Но судьбе было угодно распорядиться по-своему. Видно, ей было угодно нанести страшный удар. Удар, который расколол пополам наше счастье. Прибыли тогда в наше село шоферы – мои земляки. Посидели, выпили мы тогда. И напомнили они мне тогда про Любу. Сказали: «Помнишь, она тебя провожала? Жить без тебя не может. Болеет сильно, болеет от тоски по тебе». Вспомнил я, наконец, ту девочку, которая провожала меня на фронт. Я-то только вспомнил, а она, оказывается, ни на минуту меня не забывала. Не забывала с того самого дня, когда на фронт меня провожала. Любила, значит, она меня, не детское у нее было воображение. И так мне ее стало жалко, что, выпив следующую порцию водки, меня уже не надо было уговаривать. И я поехал. А чтобы не раздумал, они мне постоянно подливали, поддерживая мое хмельное состояние. Так и увезли они меня. А немного отрезвев, предстал я перед Любой. Боже мой, в кого же превратила болезнь ту хорошенькую девушку, которая провожала меня на фронт. Сердце сжалось у меня, когда она посмотрела на меня лицом, отмеченным печатью тоски и сострадания. Не решился я ей тогда сказать всей правды. Этой правдой я ее мог тогда убить. Решил после. Окрепла немного Люба, но сказать я ей обо всем так и не смог. А прошло время и у нас родился сын. После рождения сына Люба стала таять, как свечка. Сын рос, а мать хворала. Чем дальше, тем сильней. Мне было очень жаль ее, я старался с ней быть добрым, ласковым, но тщетно. Исход ее был известен. Я чувствовал, что жить ей оставалось самую малость. И мне от этого становилось так тошно, что и не передать. Ведь я чувствовал, что в ее смерти виновен лишь я один. Люба скоро умерла и вместе с ее смертью я потерял всякую надежду на возвращение домой, боясь склочных разговоров в мой адрес. И уже, спустя годы, я так и не решился уехать, думая, что меня никто не поймет и по дурному расценят мой поступок там – дома. А сейчас вижу, что зря. Так и остался наедине со своими мыслями и мечтами на свое возвращение. А единственным утешением было воспитание моего сына – Андрюшки, который был так похож на моего далекого сына Сережку, жившего в далеком селе Скосырском Волгоградской области вместе со своей матерью.