Татьяна Ковтун - Неверная

Дальние гости начали разъезжаться засветло, чтоб успеть к ночи доехать до дому. Елисей Селянинов в дальнюю свою Малиновку решил сегодня не ехать, а ещё раз заночевать у тарановской родни. Он был доволен сегодняшним днём. Полулёжа на подводе, поглаживал свою сивую бороду, обдумывал, как половчее обставить официальное сватовство. Предварительно он уже сговорился с Семёном Пикулевым поженить своего Зотьку на его Пане. Союз обоим родителям казался удачным: каждый считал семью другого достойной, крепкой, состоятельной, да и молодые, судя по всему, симпатизируют друг другу.

Некрасовы решили ехать домой. Предыдущую ночь они провели в доме Ефрема Пикулева, младшего брата тётки Зинаиды и Семёна Пикулева. Тётка Зинаида была женой дяди Васи Шилова, двоюродного брата Василисы Дмитриевны Некрасовой. Она решила поближе свести племянников по мужу со своими братьями, потому и зазвала всех на праздник в Кармалу. Расчёт у неё был дальний: у брата Семёна девки подрастают, а у Василисы парни дельные – глядишь, что-то из этого и выйдет со временем. Василиса любила и тех и других и не прочь была при случае выступить в роли свахи. А пока пускай познакомятся поближе. Так рассуждала Зинаида. На празднике выяснилось, что для Пани брат уж жениха приглядел, а Наське пока в её пятнадцать лет о женихах думать рано. Ну и ладно, пусть подрастает. Зато погуляли все на славу. Однако Зинаида к вечеру притомилась и не отказалась от приглашения Ефрема ещё раз переночевать у него. Дом у него хоть и старый, но просторный, всем места хватит.

Некрасовы ехали домой одни. Кобылкой правил Иван-старшой, его жена Анна притулилась рядом с ним; за их спинами Василиса Дмитриевна прилегла на приготовленный заранее мешок с сеном, подтянула к животу уставшие ноги, укрылась большим платком и дремала. Ваня с Колькой сидели сзади, свесив ноги, смотрели, как от самой Каторги разматывается из-под их подводы дорога.

– Кольк, а Кольк, как тебе Наська Пикулева, глянется? – как можно более равнодушно спросил Ваня.

– Чего? – Николай насмешливо поглядел на брата. – Не твоего поля ягода, паря. На неё губы-то не раскатывай.

– А чё вдруг? – удивился Ваня.

– Ты её отца-то видал? Сапоги, рубаха, сам весь такой. Важный. Бочонок пива на компанию выкатил. А твой-то батя где? Ты-то сам кто будешь?

– Да ладно, я так. Я и не думал ничего такого. Просто девка интересная показалась, не как наши.

– Кажется, дак крестись.

Колька втянул свои длинные ножищи на подводу, прилёг рядом с посапывающей во сне матерью. Весь день он не особо веселился, народ вокруг был малознакомый, праздник показался ему скучным и утомительным.

«Ноне же осенью утеку отсюда», – решил он в полудрёме.

Ваня сидел теперь один. Обдумывал слова брата, вспоминал отца, хотя почти совсем не помнил его. Вспоминал всю свою недлинную жизнь.

Лет до пяти детство Ванюшки было совершенно безоблачным. Младший ребёнок в семье, он был любим и обласкан всеми. Степанида, взрослая старшая сестра, заботилась о нём как о собственном ребёнке. Братья защищали от злых соседских гусей, помогали вовремя улепетнуть от грозы всей округи – страшного быка Грома, а задиристым мальчишкам и в голову не приходило обидеть Ванюшку – все разбегались прочь с дороги, когда на деревенскую улицу выходили лихие братья Некрасовы.

Лицо отца Ванюшка не запомнил. Помнил ощущение защиты и покоя, исходящее от отца, который всегда был где-то рядом. Отец тесал брёвна для нового дома – Ванюшка рядом играл в куче душистой еловой коры. Отец вырубал в брёвнах выемки – Ванюшка строил из щепы игрушечные избы, конюшни, заплоты. Наигравшись, вместе с братьями собирал щепу в корзины.

Вечерами семья собиралась за столом вечерять. Во время еды разговаривать не разрешалось. Каждый из детей, кто осмеливался нарушить запрет, немедленно получал в лоб отцовской деревянной некрашеной ложкой. Мать ставила на стол большое блюдо с тушенной в печи картошкой или капустой, а то и с ритатуйским супом, и все хлебали по очереди, держа под ложкой ломоть хлеба, чтоб капли не падали на стол. Отец рассказывал, что его дед воевал когда-то в самой Франции, там и научился стряпать густой ритатуйский супчик из всех овощей, какие только в доме найдутся. Ничего особенного, а тоже – французский.

Отцу, кормильцу семьи, мать ставила еду в отдельной посуде. После еды ребятня забиралась на полати, а старшие обсуждали семейные дела: когда и что сеять, когда жать, когда собрать помочь, чтоб сложить уже подготовленные брёвна в сруб. Мать во время этих разговоров ткала что-нибудь на кроснах: скатерть ли, полотенце ли. Ткать она была большая мастерица. Бывало, соседи, кому надо, например, приданое для дочери понаряднее собрать, все к матери шли. А ей что? Приносите нитки – натку, чего пожелаете. Белые принесёте – белое вытку, цветные – узорчатое. Любила мать это дело – ткать. Ванюшка всё удивлялся: ресницы у матери росли не как у всех людей – вверх, а как-то книзу, занавешивая глаза. Как она с такими занавесками на глазах умудряется такие красивые вещи на своих кроснах создавать? Отец во время вечерних бесед подшивал валенки или плёл лапти. Мечтали, как будут жить в новом доме; этот, мол, уже и староват, и маловат для их большой семьи. Для Ванюшки же и этот дом был хорош. Ему хватало места и на полатях, и на печи, и на широкой лавке, что протянулась под окнами от стены до стены. Да и просто под столом ему тогда было вполне уютно. После вечери мать стелила на стол домотканую клетчатую скатерть с кистями. Ванюшка забирался под стол, ложился на спину и под умиротворяющие голоса взрослых рассматривал внутреннее устройство стола. Мечтал, что вот подрастёт ещё немного – и сам смастерит большой стол в новую избу. Вот все удивятся.